Узник гатчинского сфинкса - [40]

Несколько грядок чахлой капусты на тонких ножках, кое-где начинали зацветать огурцы.

На высоком крыльце дома губернатор остановился и протянул руку поверх своего разрисованного забора.

— Видите ли вы эти леса? — указал он на темные дали, опоясавшие горизонт, на безбрежье разлитых вод с белыми уголками парусов.

О, да, он уже принял душою эти немереные пространства, эти космические массивы лесов, и все, что в них и за ними, он принимает как веру, не рассуждая, ибо холодным рассудком объять их невозможно.

— Леса эти тянутся более чем на тыщу верст, до самого Ледовитого океана. На большей части сего пространства нога человеческая никогда не ступала. А ежели считать мою губернию в квадратных милях, то она много более Германии, Франции и Европейской Турции, взятых вместе…

Они прошли в кабинет. Губернатор разложил на столе карту.

— Извольте взглянуть. Где бы вы желали поселиться?

— Как? Разве мне нельзя остаться в Тобольске?

— К сожалению, господин Коцебу, мне приказано назначить вам место поселения в провинции, и я не вправе от этого уклониться. Выбирайте, за исключением Тюмени, потому как сей город лежит на большой дороге.

— Но я решительно полагаюсь на вас, ваше превосходительство.

— Начнем с севера. Если вы любитель экзотики и охоч до морских зверей, можете ехать в Обдорск, это почти что в устье Оби. Вот тут, видите? Это Ямал, это Обская губа, а вот он — Обдорск. Край этот особенно богат рыбой, моржами, тюленями. Тут, между прочим, идет бойкая торговля русских с остяками и самоедами.

— Нет, нет! Меня не привлекают моржи!

— Хорошо. Спустимся ниже — город Березов. В нем сподвижник Петра Великого, светлейший князь Меньшиков умер в изгнании…

Коцебу зябко передернул плечами.

— Какая зловещая достопримечательность.

— Ну, вот Сургут, а если левее, смотрите, совсем крохотный городок на Тавде — это Пелым. Охота обильна, леса богаты. Жить можно. Тут 20 лет прозимовал со своею супругою фельдмаршал Миних. И вернулся…

— Ваше превосходительство, нельзя ли поселиться как можно ближе к Тобольску?

— Поезжайте в Ишим — ближайший город, всего 342 версты. Но, положа руку на сердце, я бы советовал вам ехать в Курган. Он немного далее, в 427 верстах, но зато это лучшее место по климату: наша «Сибирская Италия»! Там даже дикие вишни произрастают. Да и общество, я полагаю, довольно приятное…

«СИБИРСКАЯ ИТАЛИЯ»

Так и порешили, что он малость побудет тут, оклемается, душою отойдет и — в Курган.

В кибитке, пока они ехали на нижний посад, Щекотихин подал своему узнику какую-то бумагу.

— Что это?

— Прочтите. Я знаю, вы клянете меня и казните. Ах, наивное дитя! А я вот, как и обещал, содействую вашей остановке в сем городе, отчего, полагаю, будет прибыток здоровию вашему. Нынче ввечеру представлю губернатору.

По секрету.

Его Превосходительству статскому советнику, Тобольскому гражданскому губернатору и кавалеру Дмитрию Родионовичу

Рапорт

Отправленный в присмотре моем к Вашему Превосходительству, следующий по Высочайшему Его Императорского Величества повелению в Сибирь на житье, бывший в Ревельском магистрате президентом Коцебу во время следования к Тобольску от разбития дорогою сделался болен, да и по приезде сюда чувствует совершенные болезненные припадки, для выпользования от коих просит на некоторое время остаться в Тобольске.

О чем имею честь донести Вашему Превосходительству и покорнейше прошу, в случае принятия мер, кому следует дать о том приказание.

Надворный советник Щекотихин

Мая 30 дня 1800 года».

— Полагаете, этого достаточно?

— Куда уж больше.

— Губернатор мне обещал прислать доктора… А вас благодарю.

— Не стоит.

Щекотихин привез его в лучшую квартиру, назначаемую по обыкновению для особ избранных. Это были две почти приличные комнаты, принадлежащие горбатенькому мещанину, который, согласно полицейской разнарядке, безропотно нес квартирную повинность.

— Извольте, — равнодушно говорил он, приглашая в первую комнату. На обшарпанных стенах, с висящими клоками выгоревших обоев и какими-то дегтярными подтеками, спокойно ползали тараканы. На плинтусах и в углах — следы раздавленных клопов.

Хозяин, по-старушечьи поджав губы, с молчаливой обреченностью покачал головою.

Коцебу оглянулся, ища глазами хоть какую-нибудь вешалку, крюк, на худой конец, гвоздь, куда было можно повесить шляпу. Ничего не найдя, сунул ее под мышки.

Вторая комнатка была в точности такая же, разве немного поменьше и в раме не все стекла были разбиты. Но выходило окно на ту же самую шикарную лужу, с тяжелым смрадным запахом, в которой с видимым удовольствием, закрыв длинными белесыми ресницами глаза, похрюкивала огромнейшая хавронья.

— Простите, сударь, что мне пришлось побеспокоить вас, — обратился Коцебу к хозяину.

— Как? Разве?..

— Да, извините меня. Я понимаю, сколь неудобств причиняю вам.

— Мне? Неудобств?

— Я же чувствую, как бы вы ни были гостеприимны, но едва ли ваше радушие кем-либо было оценено должным образом.

— Мое радушие?

— Доверенность к сосланным… О, это под силу только людям высокого душевного склада! — Коцебу бросился к горбатенькому человеку и с видимой благодарностью затряс его руку. — Спасибо, спасибо вам!