Узник Двенадцати провинций - [76]

! Угодил – сиди крепче – точнехонько туда, где я спал пять минут назад. Бедолагу, который занял мое место, разнесло в клочки, голову оторвало начисто! А черепашку нашу я повсюду искал под обломками. Но может быть, она и выжила, они ведь живучие, черепахи-то, и в яме им легче уцелеть, чем нам, грешным. Как бы то ни было, я понял: это мне последнее предупреждение. Тогда-то и решил, что пора исчезнуть.

Через несколько дней объявили наступление, видно, командиры решили, что мы застоялись. В половине первого ночи по свистку все поднялись из окопов на бруствер со штыками наголо. Дождь лил как из ведра, мы месили сапогами грязь, а с той стороны знай косили нас, все равно что на стрельбище. Наша артподготовка запоздала, да и подкачала с прицелом: нас самих огнем накрыло! Прикинь, свои же снаряды сыплются тебе на кумпол с осколками в придачу. Я скатился в воронку от снаряда, ее уже до меня облюбовали, но бедным ребятам, что лежали там, уже не суждено было подняться. Один был и вовсе на человека не похож. Я взял его бляху с личным номером, на ее место положил свою. Дождь все лил, сам не знаю, как мне удалось вскарабкаться наверх, до того было скользко, но, когда я поднялся между рядами колючей проволоки, вся ничейная земля была усеяна трупами и умирающими. Тут грянул взрыв – и все, гасите свечи, нет больше Кермера. Взрывной волной с меня сорвало почти всю одежду. Меня подобрали в траншее, погрузили на телегу. Странное дело, единственное, что я помню, – как звал тебя по имени, когда телега громыхала по булыжной мостовой какого-то старого города в пелене дождя, но, наверно, это тоже был сон. Потом – занавес. Полевой госпиталь, кусочек стали в черепушке, его извлекли и отправили меня сюда, на побережье, на поправку. Здесь я встретил Силке, мою суженую. Я вас познакомлю завтра, постоялый двор принадлежит ей, и скоро мы поженимся.

– А как же твои родители, ферма в деревне?

– Лоик Кермер умер. Его больше нет на этом свете, вот и все. Ты ночуешь, разумеется, у нас? Комната для тебя готова.

Назавтра, спустившись в обеденный зал, я увидел хлопотавшую там молодую женщину и, кажется, потер глаза, сам себе не веря: она как две капли воды походила на Силде. Она варила кофе и улыбнулась мне так, будто мы были знакомы всю жизнь. Это была невеста Кермера, так стоило ли удивляться? Мы сели завтракать втроем.

Кофе с молоком. Хлеб с маслом. Счастье нового дня. Раз-другой я спросил себя, не снится ли мне все это. Что, если Матушка, черепашка из окопов, встретила смерть в Варме под именем Бабушки, поднявшись вверх в своих песочных часах? Невеста Кермера смотрела на меня тем же чистосердечным, решительным и чуть насмешливым взглядом, который я встретил по приезде в Варм, за гранью времени, по ту сторону.

Кермер спросил, что я делал во время войны. Я не сразу нашелся что ответить, но было нетрудно заговорить ему зубы рассказом о буднях деревни, которые он хорошо знал, об односельчанах и о тех, кто не вернулся, о моих хворях и потере памяти. Он уже узнал от кого-то, что Ивон Рыжий погиб в море, когда судно его хозяина потопила подводная лодка.

Я прожил вне этого мира четыре года, а мне казалось, что и того больше. Но как бы ни были необычайны мои приключения, куда удивительнее было выжить, как Кермер, в этом вихре убийственного безумия, разбившем миллионы жизней на полях нашей страны, в грязи и крови. Прав был старый Браз.

За окнами, насколько хватало глаз, тянулся песчаный берег. Мы встали из-за стола одновременно. Кермер набросил армейскую куртку на плечи своей суженой, и мы отправились прогуляться. Довольно долго мы шли в молчании по тропе таможенников. Кермер разоткровенничался. Остановившись, чтобы выкурить сигаретку, он шепнул мне, что не гнушается промышлять контрабандой табака безлунными ночами.

– Берегись таможенников, Кермер, берегись таможенников… И особенно берегись летучей таможни.

Он рассмеялся. Силке наклонилась ко мне.

– Что это такое – летучая таможня?

Я неопределенно махнул рукой, уходя от вопроса. На миг мне почудился трепет, как будто могла разорваться ткань времени. Песок чуть поскрипывал под нашими ногами, мы еще прошлись, и Кермер спросил меня:

– Ну а ты, Гвен, что ты теперь будешь делать?

Я глубоко вдохнул. От переливов света и дыхания волн и нам дышалось здесь полной грудью. Все было так ново этим зимним утром. Так ново и так незапамятно старо: песок, облака и море. Мы одновременно подняли глаза к небу на раздавшийся там гул мотора. Пролетел биплан, и пилот сверху помахал нам рукой. Он нарочно выключил ненадолго двигатель и парил в тишине, как три точки многоточия, которые ты видишь, еще не дочитав, в самом конце фразы…

Силке откинула назад прядь волос, которой играл ветер перед ее глазами. Мы все трое стояли, задрав головы. Пилот в вышине дал газ и пошел на второй круг. Самолет заложил крутой вираж, пронесся прямо над нами на бреющем полете и улетел, прощально покачивая крыльями. Помолчав, я ответил:

– Что я буду делать? Я буду летать, Кермер, летать, ведь у меня окрепли крылья!