Узлы на простыне - [18]

— Что у тебя? — Митя чувствовал, что я висну на его руках, и все сильнее и сильнее прижимал меня к себе. Похоже, что он тоже перестал соображать, потому что стал медленно целовать меня в шею, в плечи, в щеки, все, что было доступно, открыто, или прикрыто моей майкой. Он провел рукой по моему ежику волос и улыбнулся.

— Ежик мой, — прошептал он мне на ухо, заодно дотронувшись губами до мочки. — Я люблю тебя, ежик, — и он опять дотронулся до моих губ. Теперь его поцелуй был более медленным и осторожным. Он делал это так, как будто никогда не делал этого раньше. Как будто перед ним была новая женщина.

Это вернуло мне сознание. Чужой. Время. Три года, — стукнуло у меня в мозгу. Он прожил тут жизнь, а я все еще та, идущая к нему на свидание, ждущая его и высматривающая его машину в темноте ночного шоссе. Я все еще та, которая собирается за него замуж, а он уже три года женат и растит сына. Но дело не в этом, не в том, что он чужой, а в том, что он не любит. Я совсем запуталась в своих внутренних монологах. С головой явно что-то происходило. Она не хотела ни думать, ни вспоминать, ни принимать действительность, ни понимать ее.

Он предал меня! Вот! Я нашла нужное слово. Он предал меня. Теперь он предает свою жену и сына, потом снова предаст меня. Кто предал раз, будет предавать постоянно. Коматозные мозги решили остановиться на этом варианте.

— У меня тоже три года прошло? — решительно я отстранила его и прислонилась к стене, ткнула трость кончиком ботинка.

Петр поднял мне ее.

— Я должен был ждать? Да?

— Ты должен был любить.

— Да ты-то не жила эти три года. Для тебя время остановилось. Ты лежала без сознания, ты не прожила, не прочувствовала, ты — девчонка, что ты поминаешь во взрослой жизни!

— Не кричи! — «хирург» и не думал оставить нас одних. Эта мысль сначала не возникла у меня в голове, нашей встрече с Митькой ничто не могло помешать. А теперь это было ни к чему.

— Я понимаю в любви! Понимаешь ты? Я понимаю в любви! — кричать у меня не получалось. Слезы комом стояли в горле.

— В какой? Детской? Взрослую жизнь пойми!

— Время относительно, это точно! Ты теперь моложе этого чувака на три года!

— Зачем? Если в ней нет любви, что там понимать, в твоей взрослой жизни? Что не приходить к любимой три года — нормально? Что труп лежит в квартире, в центре огромного дома, и никто даже не вспомнил о человеке — это нормально? — все стало путаться, но мне было все равно, как выглядит то, что я говорю, умно это, или глупо, важно, или нет. Я себя ассоциировала с бабушкой, а бабушку с собой. — Соседи, которые даже не заметили нашего отсутствия, да что ты сам понимаешь в жизни? Что ты спарился с моей подружкой и думаешь, стал взрослым? Ребенка родил! Да ты даже не знаешь, что я ждала тебя тогда беременной! И где мой теперь ребенок, где твой теперь ребенок, да что теперь говорить, уходи…  Иди, займись своей взрослой жизнью и взрослой любовью. А мне и та, моя, детская нравилась. Нравится, — поправилась я.

— Да что ты понимаешь в любви?

— То, что предательство и любовь — несовместимы.

— Послушай, вот ты вернулась, давай не будем усложнять. Я тоже думал, что забыл, но все вернулось, я никуда не уйду от тебя. Я не хочу отсюда уходить. Все же хорошо. Ты жива, и я рядом. И мы больше не расстанемся никогда.

— А ты разве со мной?

— Прекрати же ты. Вернись в реал!

— В какой? Я вернулась, только тебя нет.

— Ну еще бы! Спящая красавица ищет прошлый век!

— К чему ты мне это говоришь? Я много пропустила. Я не виновата, что все так вышло. Ты что, хочешь, чтобы я оправдывалась в том, что меня сбила машина? Я тебя ждала! Я ждала тебя там, где ты сказал! Я пришла к тебе на свидание, и…  Может, это ты меня сбил? Может, уже тогда ты хотел поменять меня на Настьку. Машина ехала прямо на меня! Он нарочно, он специально ехал на меня. Это не было несчастный случай!

— Да успокойся же ты! Никто тебя ни в чем не обвиняет!

Кровь бросилась мне в голову. Горечь, обида, ревность, любовь, — все смешалось в огненный коктейль ощущений и чувств.

— Я тебя обвиняю!!!! — выкрикнула я в полный голос. Я орала что было сил, орала как резанная. Может быть, я хотела заглушить боль, но не могла. Было невозможно дифференцировать, разделить и понять, что доставляет эффект непереносимости переживаний — тело, едва меня слушающееся после трех лет смерти, или душа, враз потерявшее все, чем жила раньше. — Я обвиняю тебя!!!!!!!

— В чем?

— В том, что я еще жива!

Дима взмахнул рукой. Петр озабоченно посмотрел на него.

— Что ты хочешь? — глухо прозвучал голос.

— Ничего, уже ничего! Уходи!

— Мы все поменяем. Я уйду, я буду с тобой. Теперь все будет хорошо! Ты не представляешь, как у нас все будет хорошо!

— Нас уже нет. Ты не мой.

— Разумеется твой.

— На сколько? На час? На день? На три года?

— Да пойми ты, врачи сказали, что ты безнадежна. Что я должен был делать?

— Ждать! Пока я дышала — ждать.

— Детский сад!

— Я похожа на твоего сына?

— Что?

— Он тоже тебя ждет.

— Да при чем здесь он?

— Тебе правильно врачи сказали, я — безнадежна.

— Что ты говоришь?

— То, что я не буду отнимать у ребенка отца. Ты уходи, уходи…  Иди уже…