Узкое ущелье и Чёрная гора - [44]

Придворный поэт подробно описывает, каким образом Рамсес спасся из окружения. Если отвлечься от безмерных преувеличений, надо признать, что в рассказе есть захватывающие моменты. Волнующей является также и художественная форма повествования, в которой хроникальные сообщения автора сочетаются с описанием личных переживаний царя во время сражения, его призывов к богу и горьких жалоб на вероломных соратников, бросивших его в минуту опасности.

«Его величество был совершенно один со своими телохранителями, — так начинается сообщение, описывающее решающий момент сражения, — в то время как презренный правитель хеттов, — и здесь поэт клеймит хитрость врага, как трусость, — со всех сторон был окружен своими войсками и из страха перед его величеством не принял участия в сражении».

«Когда выступили хеттские колесничие, раскололи и рассеяли армию Ра и бегущие толпы (среди них два сына Рамсеса) достигли лагеря фараона и в своем паническом бегстве увлекли собственные войска, тогда его величество выступил, "как его отец Монту", одевши боевые украшения и облачившись в панцирь; он был подобен Ваалу в час гнева. Большая упряжка, на которой ехал его величество, носила название "Победа у Фив", и она была из больших конюшен Рамсеса. Его величество помчался вперед и проник во вражеское войско хеттов совершенно один, и никого с ним не было».

Предполагают, что бросок Рамсеса, описанный здесь как героический, безумной храбрости поступок, на самом деле был актом отчаяния или безрассудным бегством. Преувеличение поэта, однако, превращается в чрезмерное возвеличение Рамсеса. Оно поднимает событие, каким бы оно ни было на самом деле, до уровня личного подвига императора, оставшегося в одиночестве.

«Когда царь оглянулся, он заметил, что его окружают две с половиной тысячи колесниц с воинами презренной страны хеттов и множеством союзных ей земель: из Арада, Мезе, Педеса, Кешкеша, Ируна, Кизвадны, Хереба, Екерета, Кадеша и Реке. Они стояли втроем на одной упряжке и объединились».

И тут царь возносит свою жалобу, и поэма становится величественной (рассказ поэта перемежается с прямой речью фараона). «Ни одного государя нет рядом со мной, ни одного возницы, ни одного военачальника пеших войск и ни одного из отрядов боевых колесниц. Мои пешие войска и мои колесничие покинули меня, как добычу для врага, и никто из них не устоял, чтобы воевать с ними». И он взывает к своему богу.

«Его величество сказал: "Что же это, отец мой, Амон? Неужели отец забыл своего сына? Разве я делал что-либо без тебя? Когда я шел или стоял, разве не делал я это по твоему разрешению? И никогда не отступал я от твоих приказаний!.. Что для тебя эти азиаты, Амон? Эти презренные, не знающие о боге? Не поставил ли я тебе множество памятников? И не наполнил ли твой храм пленными?.. Я взываю к тебе, отец мой, Амон! Я — среди чужеземцев, которых не знаю. Все страны объединились против меня, и я совсем один, и никого нет со мной. Мои солдаты покинули меня, и никто из моих колесничих не вспомнил обо мне… Но я взываю и знаю, что Амон лучше для меня, чем миллионы пеших войск и сотни тысяч колесничих, чем десять тысяч братьев и детей, спаянных воедино. Груд многих людей — ничто. Амон лучше их… Амон слышит меня и является, когда я зову его… Он протягивает мне руку, я ликую; он восклицает: "Вперед! Вперед! Я с тобой, я — твой отец. Моя рука с тобой, и я лучше ста тысяч воинов, я, властелин победы, любящий силу"». В поэме слились Гильгамеш с Гераклом.

«Я вновь обрел свое сердце, мое сердце полно радости. К чему я стремлюсь, то свершается. Я подобен Монту, я стреляю налево и воюю направо. Я подобен Ваалу в час его гнева. Я вижу: две с половиной тысячи упряжек, окружавшие меня, лежат разбитые на куски под копытами моих коней. Сердца их стали вялыми от страха, и руки ослабели. Они не могут стрелять и не осмеливаются взяться за копья. Я опрокидываю их в воду, и они падают туда, как крокодилы. Они валятся один на другого, и я убиваю, кого хочу».

Если египетская поэма верно описывает события, то значит у Рамсеса возникла тактически верная идея: опрокинуть фронт хеттов, слабый вдоль реки, и обеспечить себе прикрытие с тыла для новой атаки. Сражение, записанное на стенах египетских храмов, показывает, как тонули враги, сброшенные в реку.

«Презренный царь хеттов, вероломный и колеблющийся» (согласно египетскому изложению), увидел, что происходит с его людьми. Он собрал вокруг себя военачальников, приказал созвать войско — «их было вместе тысяча упряжек, которые тотчас направились на огонь!» — к фараону, диадема которого в форме змеи извергала огонь.

«Я набросился на них. Я был подобен Монту, в мгновение ока они почувствовали силу моей руки. Я резал, я убивал их, где бы они ни были, и один кричал другому: "Это не человек находится между нами, это Сет — многосильный. Ваал вселился в его члены, человек не способен на подобные поступки. Никто еще один, без пеших частей и колесничих, не побеждал сотни тысяч. Собирайтесь скорее, дабы бежать от него, дабы спасти свою жизнь и еще дышать воздухом. Смотрите, кто осмеливается приблизиться к нему, у того немеют руки и все тело; тот не может удержать лук или копье, кто увидит, как он бежит по дороге».