Узкий круг - [8]

Как выжить? Дедовское поучение рассыпалось на осколки воспоминаний о голоде, отчаянии привыкших к магазинам людей, темной ночи оккупации, в которой лишь работа бабушки на клочке огородной земли да заработки деда в донских станицах, где он обменивал ручные самодельные мельницы на муку и сало, помогли уцелеть.

Агафонов уважал эти воспоминания, однако они уже были чем-то вроде семейного предания и никак не связывались с сегодняшней жизнью.

Агафонов до полудня дежурил на воде, потом подгребал к причалу станции и, отдав лодку напарнику, съедал свой «тормозок». Обычно бабушка давала ему хлеб, огурцы, яйца или сало. В служебной комнатушке пакет с едой нагревался, но Агафонов с аппетитом уписывал все до крошки. После он дремал в тени, затем долго плавал. Он чувствовал себя хозяином, а когда обходил пляж, часто перехватывал женские взгляды, но равнодушно и легко шел дальше. Возле малорослой ивы собирались картежники, Агафонов подсаживался к ним, смотрел на игру.

Однажды хромой Арсен привел двух девушек, с которыми только что познакомился, и, протянув Агафонову четвертной, распорядился сбегать за мороженым и шампанским. «Сам сбегаешь», — отмахнулся Агафонов. На девушек он взглянул лишь мельком: такие вызывали в нем волнующий азарт, но они принадлежали к недосягаемому кругу. Маленький хромой приемщик из «Скупки вещей от населения», Арсен, хлопнул Агафонова по плечу: «Тогда покатай девочек». Агафонов встал и сказал, чтобы шли за ним.

Лодка закачалась, девушки ахнули, быстро присели. Агафонов глядел на них и греб к другому берегу. «Не связывайтесь с Арсеном», — предупредил он. Девушка в зеленом купальнике опустила руку в воду, и между вспененными струйками заблестели красные пятна ногтей. «Ты пловец? — спросила она. Смотри, Оля, какие плечи!» Вторая, Оля, ответила с каким-то непонятным смыслом: «Мужчина в расцвете сил… Тебя как зовут?» Агафонов повторил: «Лучше с ним не связывайтесь. Потом пожалеете». — «Он нас загубит?» улыбнулась первая и откинулась назад, опершись руками на скамейку. Ее плечи приподнялись, над сильными холмами грудей обнажилась полоска незагорелой кожи. Агафонову почудилось, что она дразнит его, разговаривая с ним как с сопляком, и что ей нравится само слово «загубит».

Агафонов провел лодку между полуразрушенных быков довоенного моста. В прозрачной воде стояли, покачивая хвостами, крупные голавли. Возле грушовского берега под нависшими ивовыми ветками прошли в узкую протоку, заросшую желтыми кубышками. Агафонов подождал, пока девушки рвали цветы. С весел соскальзывали темно-зеленые сердцевидные листья, сочно хлопали рвущиеся стебли. «Ты научишь меня плавать?» — спросила первая девушка. «У тебя, Тонька, солнечный удар!» — недовольно заметила вторая.

Вечером, после заката солнца, когда пляж опустел, Агафонов сидел на песке и смотрел на Грушовку, выглядывавшую из садов своими огоньками. Черная туча с красноватыми разводьями шла от горизонта. Было тихо и душно. По воде пробегали полосы ряби. Послышался шорох шагов. Он повернулся: увидел голубое платье и почувствовал, что ему сильно хочется пить.

Теперь Тоня казалась старше, чем днем, ей, может, было лет тридцать. Она провела ладонью по его плечу, словно смахивая песок, и чуть-чуть царапнула ногтями. Агафонову показалось, что она как будто сжала его сердце.

Они поднялись по лестнице на станцию. Долгая белая вспышка осветила Тоню. Ветер громко стукнул лодку о причал и захлопнул дверь. Тоня снова сжала сердце Агафонова и сделала так, что он полюбил ее.

Когда рассвело, рядом с ним на надувном матрасе лежала женщина и ласково смотрела на него. На мосту уже грохотали грузовики. Он обнял ее, но она отстранилась. «Все, Серый. Надо идти. Придешь вечером ко мне?» Тоня быстро собралась, причесалась, встряхивая перед раскрытым окном короткими черными волосами, и простилась с грубоватой торопливостью. Он смотрел ей вслед, пока голубое платье, на котором сперва различалось упругое движение складок, не превратилось в небольшое пятно и не скрылось среди серо-зеленых ив.

Вечером он пришел по записанному адресу. Тоня увидела розы, сорванные им возле городского фонтана, закрыла дверь и сказала, что он дурачок, рассиропился у всех на виду. Потом поцеловала Агафонова и отвела в ванную с большим зеркалом, велев принять душ.

Он как будто переступил порог ясной жизни; у Тони был муж, и она изменяла ему, и Агафонов презирал таких женщин, но, когда она, похохатывая, расстегнула на нем рубаху, он снова ощутил, что будет послушен до последней минуты, пока она его не прогонит.

На стене комнаты висела фотография Тони с мужем и сыном. Агафонов сказал, что муж когда-нибудь убьет такую жену, что у них в Грушовке один парень самодельной гранатой подорвал себя и свою девушку, когда узнал, что она крутит с другим. «Ты еще дикарь, — усмехнулась Тоня. — Тебе со мной хорошо? Остальное тебя не касается. Было бы смешно, если бы ты учил меня». Ее ласки чередовались с насмешками. Ему нечего было возразить, ибо он действительно не мог предложить ей ничего, кроме примера бабушкиной семьи. Тоня с ее беззастенчивой самостоятельностью превосходила его неподвижные грушовские образцы. Она была аспиранткой на отделении романо-германских языков университета, прежде работала ассистенткой кафедры английского языка в медицинском институте, а еще раньше родилась именно в Грушовке, где поныне жили ее родители. Тоня сказала, что Агафонову надо освобождаться от хуторских взглядов, ведь он все-таки горожанин во втором поколении, а возвращение в поселок — это деградация. Мне, конечно, все равно, добавила она, потому что нас связывает только секс и каждый волен жить по-своему, но мне будет жалко, если ты превратишься в грушовского куркуля.