Узкий круг - [11]

— Станет — почтем, — спокойно ответил один приятель, сын бывшего директора института. — Да вы не горячитесь. Шуткуем, разве не понятно?

— Они шутят, Галочка, — согласился Агафонов.

Он не обижался на них. Пусть потешатся. Но за ним было то, чего здесь давно по видели: он побывал по ту сторону обыденной жизни, в пекле, где горело все — природа, техника, люди. Он ощущал в себе напряженность воюющего мужчины. Но это им не нужно. Они дома, на родине, на разветвленных корнях семейного благополучия. Под Агафоновым на Севере была лишь вечная мерзлота. Куда же ему возвращаться, как не домой?

— Я доволен, — продолжал он. — Даже если ахну под лед или засну на морозе — не пожалею. Я хозяин на своем пиру!

Приятели подняли рюмки, терпеливо смотрели на них, ожидая конца его речи.

— Так за что пьем?

— Думаю поставить здесь дом в два этажа. Объясняю для простоты коттедж, чтоб сауна, гараж, подвал для солений-варений… Выпьем за мой дом!

Когда Агафонов провожал гостей, все трое долго в обнимку пошатывались и весело смеялись.

Наутро он с тяжелой головой мучился, вспоминал хорошую мысль, пришедшую вчера. Главное, все помнил: отлично посидели, а вот мысль забыл. Спросил у жены:

— Я вчера кое-что говорил. Не забыла?

— Дружки твои — стодвадцатирублевые работнички. Распинался перед ними…

— Я хочу дом построить, — сказал Агафонов.

Жена пожала плечами: дело, мол, хозяйское, хочешь — строй. И добавила для ясности:

— Тебе еще пять лет учиться.

О том, что она на третьем месяце беременности, Галя не вспомнила. Муж это знал не хуже ее.

— Выучимся, Галочка. Жизнь еще большая!

И они вернулись в Сибирь. Агафонов взялся за баранку, и лето незаметно сменилось осенью. Над окраиной города пролетел гусиный клин; вытянув длинные шеи, птицы плавно неслись к югу и печально гоготали. Агафонов как будто очутился с ними. Пространство вокруг него было огромным, несмотря на бетонки, железнодорожные линии и трубопроводы. Агафонов ощущал его как часть своего существа… А за осенью явилась зима с ее зимниками, разлукой и постоянной Галиной тревогой. Как ни старался Агафонов быть поближе к семье, это почти не удавалось. Его колонна возила грузы железнодорожным строителям, выдвинувшимся далеко на север. Когда шоферы останавливались на ночевку, над ним посмеивались: «Родит твоя баба, чего колготишься?» Разворачивали тормозки, откупоривали термосы. «Уважьте, мужики», — улыбался Агафонов. И спустя полчаса, браня настырного Агафонова, шоферы давили «на газа». Большинство в колонне было неженатых или разведенных, и волнение Агафонова им нравилось, согревало душу.

В декабре у него родился сын Никита, родился в разгар зимней кампании, и Агафонов узнал об этом по радио. Первый месяц он никак не мог полюбить мальчика и стыдился этого. Ему казалось, что это ненормально.

Гале с ним было легко, только одно не нравилось: он хотел бросить свою заочную учебу. Она видела, что к высшему образованию муж равнодушен, и делала за него контрольные работы. Он предпочитал стирать, привозить продукты, гулять с сыном. «Сережа, помнишь? Твои друзья смотрели на тебя как на второй сорт. Тебе нужен диплом!»

Агафонов повез на экзамены мешок муксунов и успешно сдал сессию. Вернулся с чемоданом подарков и, выложив на стол игрушки, парфюмерию и грампластинки для Юлии, показал Гале чертеж с планом будущего дома.

— Если будешь учиться — построим, — сказала она. — Иначе слышать не хочу.

Он повернулся к падчерице:

— Смотри, Юля. В два этажа. Выйдешь замуж — возьмешь второй этаж. Годится?

— Мы его построим? — удивилась девочка.

Агафонов вытащил из манежа Никиту, стал делать ему «козу» и приговаривать:

— Все построим. Верно, Никита? Все построим!

Четыре года Агафоновы проводили отпуск в Грушовке, строили дом. На самое первое, «закладочное» угощение пригласили соседей и подарили всем по балыку и паре ондатровых шкурок. Агафонов с волнением сказал, что решил вернуться на родину. Среди приглашенных были шоферы, механики, прораб мужики крепкие и хозяйственные. Его слова восприняли одобрительно и предложили помощь. Подвыпив, дед гордо огляделся и потребовал от старика Москаленко передвинуть забор на целый метр: когда-то Москаленки захапали чужую территорию, и нынче при поддержке внука-сибиряка дед решил вернуть свое. Однако Агафонов, не дослушав дедовского объяснения, заявил, что признает исторически сложившуюся границу и что любит все семейство Москаленков. В первое лето Агафонов забетонировал фундаменты под дом и летнюю кухню и закончил большой погреб размером в двадцать квадратных метров. Его ладони обросли ороговевшими мозолями и с трудом сгибались.

Агафоновы возвращались на Север через Москву, заехали к Валериану и были опечалены. Старший брат стал шахматным тренером и, наверное, уже закисал от предчувствия бесполезности; во всяком случае, его тесть и теща, у которых он жил в примаках, с тайным злорадством поглядывали на зятя, когда Агафонов рассказывал о своих планах, словно хотели лишний раз пришибить Валериана свежим примером более удачливого человека. «На черта тебе эта столица? — спросил Агафонов. — Плюнь! Поехали со мной». Но Валериан и слышать не хотел. И на Агафонова смотрел свысока. Чудило!