Узкая дорога на дальний север - [122]

Как давнее падение метеорита объясняет нынешнее существование большого озера, так и отсутствие Эми придавало форму всему, даже когда (а порой и в особенности когда) он о ней и думать не думал. Он наотрез отказывался от поездок в Аделаиду, даже когда там проводились крупные медицинские или ветеранские мероприятия. Единственный раз он проявил интерес к уходу за садиком-цветником (во всех остальных случаях вверяя его заботам Эллы и садовника), когда при переезде в новый дом в Тураке выдрал с корнем большой куст великолепной красной камелии, вызвав у Эллы вспышку ярости. Его неувядающая неверность странным образом была верностью памяти Эми, словно бы, беспрестанно предавая Эллу, он воздавал почести Эми. Он не воспринимал это таким образом и пришел бы в ужас, если бы кто-то намекнул ему на такое, и все ж ни одна женщина из встреченных им в те годы не значила для него ничего особенного. Так что женщины приходили и уходили, сердитые, озадаченные, потрясенные, брак его сохранялся, работа продвигалась, а авторитет рос. Он возглавлял отделения, отраслевые вестники, национальные исследования в области здравоохранения, открыл для себя, что добрая воля людей зачастую находится в обратной зависимости от их положения, и приходил в искреннее недоумение, когда на каком-нибудь ужине слышал, как некий оратор с явным расточительством описывает его, Дорриго Эванса, собственную жизнь как «блистательную карьеру». Ощущение уходило, оставаясь в тени недоуменного разочарования. Ему приходилось часто разъезжать: долгие периоды скуки и ожидания, перебиваемые ненужными встречами с людьми, точно так же страдавшими от головокружительных достижений. В бессонные ночи в герметично задраенных номерах, где неистребимо и неприятно пахло какой-то химией, он ломал голову, отчего все меньше и меньше людей вызывает у него интерес. Необъяснимо для него его репутация продолжала расти. Газетные очерки, телевизионные интервью, экспертные группы, правления, непреодолимая скука общественных мероприятий, на которых он обязан был присутствовать, до того пресных и бесконечных, что он опасался, как бы не различить кривизну Земли, если вглядеться попристальнее. «Мир существует, – думал он. – Он просто есть».

Однажды поздно вечером его вызвали в больницу для срочной операции по удалению аппендикса. Молодую пациентку звали Эми Газкойн.

– Amie, amante, amour, – бормотал он, размываясь перед операцией.

Услышал, как сестра, стоявшая у соседней раковины, привыкшая к декламациям хирурга, засмеялась и спросила, из какого это стихотворения. Когда они шли в операционную, Дорриго Эванс вдруг понял, что впервые за несколько лет намеренно подумал об Эми.

– Я забыл, – сказал он. Когда-то он похитил свет солнца и упал на землю. На миг ему пришлось отвернуться от операционного стола и взять себя в руки, чтобы никто не заметил, как дрожит у него в руке скальпель.

8

Именно в те годы Дорриго Эванс возобновил отношения с братом, Томом. В этом он нашел своего рода бальзам от одиночества, которое охватывало его во всем остальном, даже (а порой и больше всего) в отношениях с Эллой и детьми. Он выискивал время, которое мог бы уделить общению с Томом: раз в месяц по телефону, а со временем стал каждый год наведываться в Сидней зимой, – позднее, по мере того как росла его репутация и учащались наезды в Сидней, между ними возникла особая близость, которая бывает иногда между братьями. Общение стало непринужденным, позволявшим оставлять большую часть всякой всячины невысказанной, и поскольку неловкость и ошибка были совсем не существенны, и поскольку возникало невыразимое ощущение таинственного единения душ, выражавшегося в самой банальной болтовне. И хотя за пределами их кровной связи у них и не было почти ничего общего, Дорриго Эванс все чаще ощущал себя лишь одной из частей чего-то большего, его брат Том был другой, но столь же неотъемлемой частью, их встречи служили не столько самоутверждению, сколько желанному растворению друг в друге.

Их отец пережил мать всего на несколько лет и умер от сердечного приступа в 1936 году, самый младший из семерых, Дорриго был мало связан со старшими братьями и сестрами, которых поиски работы разбросали по всей Австралии еще до Депрессии. Четыре сестры работали на шерстобитных фабриках в западных районах Виктории, по-настоящему он и не знал их никогда и приезжал только на их похороны в 1950-е годы, когда они одна за другой уходили из жизни, сломленные ею. На их детей и мужей он смотрел как на незнакомцев, но все равно помогал всем, если они к нему обращались. Последняя из сестер, Марси, при этом еще и самая старшая, которую он материально поддерживал больше десятка лет, умерла в Мельбурне в 1962 году от невыявленного рака. Самый старший из братьев, Алберт, который отыскал работу рубщика сахарного тростника далеко на севере Квинсленда, погиб при взрыве на сахарной фабрике в 1956 году. Том под конец оказался в Сиднее, жил в бездетном браке, работал в громадных мастерских железнодорожного депо Редферна, а выйдя на пенсию, проводил время, выращивая овощи на своем крохотном огородике за домом, да состязаясь в дартс в местном пабе.