Ужин в центре Земли - [20]

Она выходит в его футболке поверх своего белья, жмурится и зевает. Вместо «доброго утра» Z говорит:

— После того как я первый раз увидел тебя в ресторане, я каждый день приходил с надеждой, что ты опять там будешь.

— Они не взяли меня на работу. День, когда мы познакомились, был у меня первым и последним.

— Похоже, обслуживать клиентов в ресторане — не твой конек.

— Не мой, не мой. — Она садится за стол и кладет в рот ягоду. — Но, может быть, твой? Посмотрим, как ты меня обслужишь.

Z зачерпывает, насыпает, заваривает. Наливает кофе в чашку и несет ей, перекинув через руку полотенце. Спрашивает:

— Ну и как я пока справляюсь?

— Великолепно. Я бы еще раз посетила это заведение.

— Еще раз? Честно?

Она смотрит на него, думает.

— Из парней, с какими я встречалась, ни один не был евреем, — говорит она. — У нас в Риме их не так много. Ты такой ранимый, такой эмоционально зависимый, такой вежливый и неагрессивный в постели — знаешь, это заводит.

— Значит, еще увидимся?

Официантка отламывает от багета, отпивает кофе и просит масла. Когда он подает ей его на блюдце, она смотрит ему в глаза и, кажется ему, не столько говорит, сколько просвистывает сквозь соблазнительный промежуток, возникший из-за надколотого зуба:

— Кто знает? Может быть.

2014. Лимб

Ни единого солдата Генерал не подверг опасности ради славы или из спортивного азарта. Хулители обвиняют его в том, что он посылает храбрецов на смерть без нужды, — тогда как он, больше чем кто-либо, ценит каждую человеческую жизнь.

Проблема в том, что даже самые осторожные жертвы, какие он принес, выглядят безрассудными, если игнорировать важнейшее: его задача — вести нашу общую войну. Их войну.

А войны питаются жизнями.

С самого начала они использовали его как козла отпущения. Премьер-министр его собственной страны теперь делает вид, что в ужасе, Бен-Гурион притворяется, будто не понимает того, о чем Генерал всегда, каждой своей операцией сообщал недвусмысленно: он воюет, чтобы одержать победу.

Генерал убивал девяносто и терял девятерых. Он покидал поле боя, усеянное десятками трупов, унося двоих своих погибших. Какое еще подразделение в мире могло похвастаться такими цифрами?

Пусть козел опущения, пусть, если угодно, мальчик для битья; но обязанностью Генерала всегда было воздаяние. Когда им нужно было, они застенчиво на это намекали, говорили вполголоса. А потом, когда Генерал возвращался? Он стоял перед ними, победитель, а они качали головами и закрывали лица ладонями.

Ни разу никто не отдал ему прямого приказа. Они просто отпускали его, как будто война была его собственная, личная.

После каждой акции возмездия они говорили ему: «Ты не сможешь всегда так успешно побеждать».

— Так успешно побеждать? — переспрашивает Генерал и смотрит на Бен-Гуриона; министр обороны не отвечает. Генерал поворачивается к Даяну, но начальник генштаба выставляет ему навстречу повязку на невидящем глазу.

Перес, генеральный директор министерства обороны, молча сидит в углу; дипломат, он предоставляет говорить двоим другим.

Бен-Гурион упрекает Генерала:

— Они убивают одного нашего, и ты кидаешься, как Самсон, и приносишь сотню голов. Мир этого не примет. Слишком большие потери у противника.

— Так пусть больше не убивают наших. Пусть сидят по свою сторону границы — я тогда буду дома бить баклуши.

Бен-Гурион разговаривает с Генералом, как дядюшка с племянником. Он всегда защищал Генерала, брал под крыло.

— Ты понимаешь, на что ты их провоцируешь? Ты их позоришь перед их народом и всем миром. Наш фермер шел с плугом, они его застрелили, ты в ответ вторгаешься и творишь невесть что. За завтраком я получаю сообщения: «Он сжег полицейский участок». «Он перестрелял целое патрульное подразделение». Это чересчур! — Старик бессильно дергает себя за нелепые пучки седых волос. — Как можно стирать с лица земли деревню, где живут люди!

Даян в конце концов открывает рот, предостерегает его:

— Так пойдет — весь регион покатится неизвестно куда.

— Отлично, — говорит Генерал. — Пусть они это знают. Скажите арабам: если они перестанут сдерживаться — ваш генерал тоже перестанет. Скажите им, что я неуправляем. Никто, заверяю вас, этого не хочет.

Перес прочищает горло. Высказывает наконец то, о чем, предполагает Генерал, он усердно думал:

— Речь не только о наших противниках. Можно получить и от союзников. От американцев или англичан. Ставка очень высока, и кто угодно из них может найти способ вывести тебя из игры навсегда.

Генерал, услышав это, смеется утробным, удовлетворенным смехом.

— Скажите им, что меня нельзя убить. Вообще нельзя. Скажите им всем так: «Он не человек, а голем. Когда Генерал мстит за евреев, его ничем не остановить».

Перес в своем элегантном французском костюме сидит как на иголках.

Генерал налегает локтями на стол и показывает на Даяна.

— Ты лучше кого бы то ни было знаешь, что это так. Ты слишком многое видел своим единственным глазом, чтобы это отрицать. Сколько раз я при тебе в бою оставался жив? Скажи им. — Но Даян молчит, и Генерал продолжает: — Я только потому тут сижу, только потому еще дышу, что Смерть не может меня заполучить.