Ужин в центре Земли - [14]

— Ты возлагаешь на Генерала вину и за прошлое, и за будущее? Считаешь его таким всесильным? Выходит, ты уважаешь его больше, чем я думала.

— Когда торпедируешь мир, это влияет на все.

— Нарушенный мир — это тоже, по-твоему, он? Генерал, который всех своих возлюбленных поселенцев эвакуировал из Газы, как раньше из Ямита?[6] Подумай: он, отец этих поселений, один сделал реальные шаги к их ликвидации. И он, по-твоему, враг прогресса?

— Когда он решил, что с палестинцами нужен другой разговор, он повел тысячу человек на Харам аль-Шариф[7], чтобы дать им понять, кто главный. Вторая интифада — это их ответ, это они начали с ним другой разговор.

— Опять про эту тысячу, опять про это дурацкое восхождение на гору?

— Это был символ. Символы имеют значение. Они конкретизируют время, эпоху, — говорит охранник. — Конкретизируют абстракции.

— Конкретизируют абстракции? От кого я это слышу? — Мать ушам своим не верит. — Надо же, в какого умника превратился. Нет. — Она отмахивается от его слов, как будто они еще висят над ним вместе с дымом. — Это все оттого, что ты целыми днями нянчишься с этим мозгом в клетке. То, что ты сейчас сказал, от него идет. Я точно знаю.

Охранник в возмущении встает и хватается за перила.

— Лучше с мозгом нянчиться, чем с телом без мозга.

Мать берется за балюстраду рядом с ним.

— Нет, сынок, — говорит она. — Не с телом. Я нянчусь с таким могущественным мертвецом, что он продолжает жить. А ты — с живым человеком, который уже умер. Который заслужил эту темную яму, трус несчастный.

— Я согласен, что он идиот, но по-своему он храбрый. Он всем рискнул ради того, во что верит, и проиграл.

— Во что же такое он верит?

Охранник в замешательстве смотрит на мать.

— Он не говорит.

Рути нежно, любяще похлопывает сына по бледной-бледной руке.

— Мне не нравится, что ты понятия не имеешь о том, что в мире делается, а мнишь о себе много. И не ты один, все ваше поколение израильских мужчин: думаете, что все знаете, а на самом деле представления ни о чем не имеете. Вот что твою маму беспокоит.

Рути отходит от него к пластиковым ящикам для растений, которые висят на перилах. Один из них совсем не виден под гигантски разросшимся цветущим базиликом. Рути отщипывает верхушки, обрывает засохшие листья. Говорит, не оборачиваясь:

— Если ты думаешь, что палестинцам нужен был Генерал, чтобы начать интифаду, то ты хуже чем невежда, тебе, сынок, левизна затуманила мозги.

Охранник смеется в голос:

— Левизна? Мама, я охранник в секретной тюрьме, я служил в бригаде «Голани», я болею за «Бейтар»[8]. Я слушаю Тень[9] на своем айфоне и всегда голосую за «Ликуд».

— И что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что правые так поправели, что с твоей точки я кажусь левым.

Рути фыркает:

— Знаешь что? Не называй в моем доме Храмовую гору «Харам аль-Шариф». У нее другое название, еврейское. — Рути разжимает руку, в которой держит пожелтевшие листья, и они падают с балкона на пустой, усеянный мусором клочок земли внизу. — И знай, что вторая интифада была неизбежна. Не веришь мне — спроси любого араба. Они искали повода, и Генерал дал его им. Они могли сидеть тихо. Они могли сохранить свое казино и свой аэропорт[10]. Они могли устроить себе столицу здесь, в Абу-Дисе[11]. Они могли иметь почти все, чего хотели. И все выбросили на свалку.

— Иногда почти все — это мало.

— Справедливо. Но не забывай: твоя мама встречала родителей наших убитых школьников, когда Генерал принимал их у себя. Твоя мама посещала сидящих шиву родителей солдат, чьи трупы таскали по улицам. Эти протесты стоили многих жизней, и твоя мама многих скорбящих родственников вводила в кабинет Генерала, чтобы он сказал им, что их дети погибли не напрасно.

— Твой дружок, выходит, еще и социальный работник? — Охранник уже не держит себя в руках, он затрагивает то, чего не следовало: — Предлагаешь простить ему Кибию[12], забыть Сабру и Шатилу…[13]

— В Бейруте он только не помешал, — перебивает его мать. — Все сделали фалангисты.

— Он убийца, мама. Мясник.

— Я не хуже тебя знаю его прошлые дела, — говорит она. — Но этот же самый Генерал много раз спасал страну от верной гибели.

— С этим никто не спорит.

— Но мама тебе еще кое-что хочет втолковать. Пойми: у Генерала были планы на будущее. Он дал бы тебе и твоим друзьям палестинцам все желаемое. И заодно выручил бы страну, обезопасил бы ее навсегда. Я знаю, что было бы дальше. Если бы только…

— Если бы только он остался жив?

— Если бы он остался, каким был. Генерал намеревался сделать два государства. Он намеревался установить мир. Тактический выбор, столь же стратегический и болезненный, как война. Мир был бомбой, которую Генерал намеревался сбросить.

— И ты всерьез в это веришь?

— Если он выкарабкается, если он вернется, то дай срок — он еще покажется тебе более левым, чем ты сам.

Охранник пожимает плечами и пытается затянуться, но сигарета погасла. Он зажигает ее снова, вдыхает дым, задерживает его внутри и предлагает косяк матери, что безуспешно делал уже тысячу раз.

— Попробуй, — говорит он. — Поможет успокоиться, точно тебе говорю.

Рути отказывается, но задумывается.

— Знаешь что? — говорит она. — Сходи-ка принеси маме стакан вина.