Уже и больные замуж повыходили - [7]

— Не могу приехать, с визой проблема…

— Не могу вылететь, билетов нет…

— Уже к тебе собрался, на работе не дают отпуска…

А Николавна тут кое-как финансово подправилась — наловчилась за доллары репетиторством у «новых русских» заниматься — и купила себе телефон с определителем номера. Глядь, а все беседы Жан с ней ведет из Москвы! Он ей говорит:

— Все, все, а то у меня время истекает, франки, франки…

Она ему:

— Пока, целую.

И следом московский номер набирает, который определитель показал. Трубку взяла женщина: «Вас слушают». Николавна ей: «Позовите такого-то к аппарату». Жан говорит: «Але». А Николавна:

— Здравствуй, дорогой! Какая погода в Париже? Как там наш консул поживает?

У Жана, как говорят в таких случаях, и усы облетели, и челюсть отвисла. Сразу перешел на ломаный русский, а ведь до этого, зараза, почти чисто шпарил, Николавна его натаскала:

— Как ты мой нашел?

— Это, — отвечает она ему, — не твоего ума дело. Ты что ж, милый, макароны мне на уши лепишь?

Тут Жан завздыхал, заохал, чуть ли не слезу пустил и говорит ей, почти ластясь:

— Николавна, я тебя очень уважаю, но я остаюсь с этой женщиной. Мне тут больше нравится.

Николавна собрала всю силу воли и сказала ему все, что подумывала о нем и раньше, но до этих пор сомневалась и потому молчала. Но говорила, в основном, в мировой эфир, потому как Жан, взбрыкнув при первых раскатах словесной грозы, трубку повесил.

Тут она стала в кучу собирать все его подарки, потому что в душе все кипело; из-за гаденького, подленького поступка его вещи хотела тотчас же выбросить в мусоропровод. Ведь мог бы объясниться как порядочный — она вспомнила Артема — цивилизованный человек! Но потом, чуть успокоившись, выбросила только две трети презентов, а лучшие оставила.

Вечером опять звонит на место его нового квартирования. Ответила хозяйка:

— Вам кого?

— Да мне бы с дамой поговорить, у которой Жан в гостях.

— Это я.

— А я Елена Николаевна, и я с Жаном прожила пять лет в гражданском браке.

— Да вы что! — ахнула та. — Как же вы смогли?!

— Ну вы же собираетесь… — Ой, что вы, я с ним познакомилась по Интернету, съезжу в Париж, развлекусь и брошу его ко всем чертям. Вы меня извините, Елена, — можно я вас так буду называть? — но это же недоразвитая личность инфантильно-эгоистического плана. Человеческий брак, альфонс. Одна радость, что француз. Сами понимаете, с паршивой овцы…

Вот и поговорили. Николавна к старости стала человеком откровенным, жизнь итожит, и в учительской, на большой перемене, пересказала этот разговор (про остальное коллеги и так были в курсе). С иронией, конечно, пересказала, без скорби. И с некоторым изумлением даже. А Нина Евгеньевна, завуч, так эту историю оценила:

— Господи, каких мы им мужчин во Францию поставляли! Высший сорт. Иван Тургенев, например. Да их Полина Виардо… У нас любая цыганка лучше. Или Иван Бунин. Красавцы, умницы. А белые офицеры?! Князья у них таксистами работали… А в последнюю войну сколько там наших осталось?! А они нам гонят какое-то вторсырье, ни на что не надобное.

А географичка Свирина, сильно интересующаяся текущей политикой, предупредила:

— Подождите, они нам скоро еще и ядерные отходы начнут ввозить! Надышимся тогда.

А Женя Коробков, историк-интеллектуал, вчерашний студент, поправил очки и интеллигентно подытожил дискуссию:

— Воистину, друзья, как говорил государь-император Александр III, у России нет других союзников, кроме армии и флота.

За сим все и разошлись — прозвенел звонок на уроки. А Николавна, что ж, она все равно свое счастье найдет. Какие ее годы…

Страсти кипят

Дело было так: Варька Кумова уж собиралась отходить ко сну, бродила по квартире в ночной рубашке и без челюстей (они у нее вставные, и на ночь она их, естественно, вынимает). Вдруг звонок в дверь. Варька открывает и видит на площадке совершенно голую Ленку (руками та прикрывает низ живота). Го лая, с клочками пены на плечах, правда, не босая, а в шлепках.

Вообще, Ленка — женщина красивая, видная из себя, но любит выпить. И Варька сразу смекнула: все, началась «белочка», то есть белая горячка, и крышу сорвало. Но Кумова знает, что с такими людьми надо обращаться ласково, и потому она сочувственно зашепелявила (без челюстей же!):

— Ой, Лен, да ше это ты так ходишь, можно замершнуть, нынше еще не лето, надо хоть чуть одевашься…

Но соседка оказалась совершенно трезвой и в себе:

— Че, че! Меня Санька из ванной выгнал!

— Прямо так?

— Ну че, не видишь, что ли?

В общем, запустила Кумова Ленку к себе, дала ей халат, капель валерьяновых, стала будить Никанорыча (мужа), чтоб держать семейный совет, что делать дальше.

Оказывается, пришла Ленка с работы (торгует по найму на рынке селедкой), вся она, естественно, пропахла рыбой, и полезла сразу мыться, не особо уделив внимания Санечке. Мужа это взъярило, он ворвался в ванную, обвинил ее в блудной связи с патрулирующими рынок милиционерами и выкинул за шкирку в чем мать родила. Никанорыч, в отличие от Саньки, мужик не взрывной, а основательный. И трусоватый к тому же. Две собаки грызутся — третья не лезь, такого он мнения придерживается. А Варька, напротив, его настропаляет — иди, мол, и веди мирные переговоры. Вроде голубых касок ООН в «горячей точке». Может, Санька тогда и одумается. «Жди», — хмыкает про себя Никанорыч. Один раз он зашел к соседям по какой-то хозяйственной надобности, застал драку: Санька бил Ленку по голове батоном, а она, обороняясь, схватила со стенки сковородку. Но Никанорыч не такой дурак, чтобы попадаться под горячую руку — он быстро деру дал. Варька хоть и занудная — все зубы за семейную жизнь об него сточила, — но зря сковородками не машет, больше идеологически воздействует…