Ужастегъ - [8]

Ночью удалось заснуть — нервным, перемежающимся кошмарами, сном. Разбудил резкий звон. Подняла голову, осмотрелась. Откуда раздался источник звука — не поняла. Села на кровати. Проверила поясную сумку — все в порядке. Вновь раздался звон. На этот раз проснулся и Лешка. У гитары, висящей на стене, лопнула струна. Через час еще одна. Лешка снял гитару со стены, отвернул колки и снял оставшиеся струны. Гитару повесил на место. К утру раздался треск — разорвало деку. Мы опять начали читать 90 псалом. Утешало то, что днем обещал придти отец Игорь — освятить квартиру. И по идее, все должно было измениться к лучшему. По идее, да…

Ни свет, ни заря отправились в магазин — купили колбасу, хлеб, картошку, кетчуп, масло, сок, торт — шибко не разживешься на то, что осталось. Но священника все же полагается покормить, когда приходит освящать квартиру. Почему мне взбрело в голову, что он захочет у нас отобедать, в замороченном доме, с напряженными полубезумными хозяевами? Вероятно, сказалась репутация отца Игоря. Он пришел в наш храм несколько лет назад — с семинарской скамьи, куда сел уже будучи немолодым человеком, ученым, которого очень долго не хотели отпускать из мира, потом его долго не хотели выпускать из Лавры — столь мудрого, опытного и умного человека было грех не поставить одним из иерархов митрополии, но отец Игорь упорно просился простым священником в обычный приход, и в конце концов его просьбу удовлетворили, послав в наш храм. Он даже не был протоиереем. Народ съезжался к нему со всей области. Огромные очереди стояли к нему на исповедь. В храме служили еще два священника: строгий суровый протоиерей, курировавший казаков, и молодой батюшка, родом из нашего храма, которого я помнила еще мальчиком-служкой, а после пономарем и диаконом, называть его отцом даже как-то язык не поворачивался. Репутация отца Игоря Иванова была безупречна — мы ходили к нему постоянно. Молитва его была сильной, ничего не могу сказать, он не раз нам помог. И все последние годы он был нашим духовником.

Он пришел вовремя, освятил всю квартиру — мы с Лешкой были счастливы и вздохнули свободно. Спросили, останется ли он отобедать — он вежливо отказался, сославшись на крайнюю занятость, денег не взял, извинялся за свою вину — что столько времени к нам не мог дойти. Сказал, что со вторым вот только разом придется немного подождать — вторая половина поста забита под завязку, он сейчас помогает в другом храме, много ходит по больным, умирающим — потом Страстная, потом Светлая седмица, а вот после Светлой — тогда уже, да, надо будет освятить квартиру во второй раз. И ушел.

Мы остались. С мрачными перспективами на выживание и светом в душе, что избавились от всего этого кошмара. Сумку я сняла с пояса и оставила в гостиной — я твердо была уверена, что все кончилось.

Но на кухне нас ждал сюрприз — стены были измазаны кетчупом, торт в холодильнике был сплющен — ощущение прикосновения к нему нечистой силы было столь неприятным, что вынесли его на улицу для бездомных псов, пачка масла осталась целой, но само масло было какого-то такого грязного цвета, что мы его выбросили также, не задумываясь. Оставались картошка, хлеб и колбаса. Мы успокоили друг друга, что возможно, это все произошло во время освящения квартиры — бесился, гад, напоследок, когда его изживали. У меня даже мысли не возникло проверить — что творится в бумажнике…

Раздался звонок в дверь. Пришел Лешкин приятель — нахимовец Андрюха. Будучи человеком, своего угла не имеющим, оставлял он у нас зачастую на хранение личные вещи. Так и в этот раз — пришел занести кое-что из барахла да скинуть заработанных деньжат — уворуют, дескать, в нахимовке. Пришлось рассказать, что у нас происходит — дескать, денег не оставляй, если пропадут, нам для себя-то не восстановить. Андрюха разделил деньги пополам. Одну половину отдал мне, вторую решил заначить среди своих шмоток. Положи хоть на книжку — сопрет — восстановишь. Да неее, ну что будет, то будет, — не очень-то веря в наши заморочки ответствовал Андрюха. Надо сказать — удивительно, но его деньги остались сохранными все эти четыре месяца…

Мы сели за стол. С фантазией у полтергейста было не густо. Вся колбаса была нашпигована мелкими шурупами. Андрюха, не ожидавший таких фокусов, сломал зуб. Извлечь все шурупы из колбасы так и не удалось. Котам решили не рисковать и ее не давать. Выбросили. Ну, пообедали хлебом, проводили Андрюху. Я полезла в бумажник, чтоб положить в него подаренные деньги. В бумажнике было пусто. Вообще. Было пусто и в кошельке. Андрюхиных денег было немного — рублей триста. Однако, хранить их дома уже не представлялось возможным. Мы пошли в сберкассу и положили деньги на счет. После этого каждый день мы дважды ходили в сберкассу и снимали по десятке, с которой сразу, зажав ее в кулаке, шли в магазин покупать хлеб. Что о нас думали кассиры — не очень-то волновало.

В тот же день, как сейчас помню, заскочила к нам Юлька Фадья. Когда мы рассказали ей о случившемся, она стала говорить, что не понимает, почему мы такие унылые — ведь это же так все интересно. Подумай, Оксанка, лет пятнадцать назад ты была бы счастлива, если бы с тобой случилось что-то такое. Это же настоящее приключение. Покажите мне, покажите этот ваш бумажник. Я полезла в поясную сумку. Пустой бумажник исчез. Остался кошелек, документы, ключи, банковская карточка — все остальное было на месте. Кажется, до Юльки наконец дошло, что ее веселье не слишком уместно. Она ретировалась.