Ужасно роковое проклятье - [18]

Ни глубина замысла, ни оригинальность исполнения здесь и не ночевали. У произведений Подмундирова, Мокростулова, Веревкиной, Табуреткина и Мыльцева были совсем другие, гм, достоинства. Когда человек, прожив полжизни в темном вонючем подвале, выходит на свет, его мучительно слепят краски, горло на свежем воздухе сжимается от спазм, запахи травы и цветов душат. Что делать бедному освобожденному? Можно надеть на голову пыльную коробку, а в руки взять гниющую половую тряпку и нюхать ее, словно нашатырь, спасаясь от изобилия впечатлений. Вокруг охваченной ностальгией публики вращаются народные умельцы, создающие в искусстве подобия супа из пакетиков. Здесь и чернуха во всех ее видах — вроде диссидентского самиздата с его наивным пылом; слезливый псевдоисторизм в духе когда-то преследуемого славянофильства; картинки под лубок с нецензурными подписями — помесь выползшего на свет божий андеграунда с народными ремеслами. Качество устрашающе низкое, просто китайская барахолка какая-то. Почему итальянцы согласились это выставлять? Наверное, решили посмеяться. У входа в зал флорентийской галереи поставят клоуна с балалайкой и бурым медведем, и оба будут громко петь матерные частушки. От пришедшей на ум картины мне стало еще тоскливей, и я вернулась в кабинет шефа. Скорей бы приезжали оба Кавальери, свинтус Чингьяле и пышная синьорина Брилла.

К приезду долгожданных гостей мы все извелись от нетерпения. А я — еще и от любопытства: зачем итальянцам демонстрировать это фуфло в родной Италии? Из каких соображений они действуют? Ведь не из чистого же альтруизма — его не существует ни в каком бизнесе! Ответ я получу, если буду внимательно следить за ходом переговоров, а потом проанализирую подробности. Должны же окончательные условия дать мне подсказку, ну хоть какую-нибудь! Без завуалированных тайных мотивов флорентийцы не могли плениться нашей провинциальной шизофренией. Итак, я постараюсь быть внимательной, как компьютерный шахматист.

К сожалению, когда прибыли итальянцы, началась своеобычная административная тягомотина, и вскоре я потеряла нить рассуждений. Тем более что переговоры длились несколько часов, Верочка постоянно приносила разные напитки, мы осушили целое море минералки и соков, после чего все стали бегать в уединенное помещение на другой конец здания, даже толмач не стерпел. Хуже всех было Каваьери-старшему, он уходил регулярно каждые 15–20 минут и отсутствовал минут по 10. В общем-то, неудивительно в его возрасте — дяденьке под 70, а он до сих пор лично усмиряет тупых иностранных деляг, вообразивших себя арт-продюсерами! Интересно, на что я останусь способна в его годы? Если доживу, конечно. От скуки тоже умирают молодыми. А в какой-то момент мне показалось, что смерть моя уже не за горами. Все происходящее выглядело ужасно: Дармобрудер примитивно пресмыкался, стараясь урвать кусок пожирнее, итальянцы сдерживали его волчий, вернее, собачий аппетит, мягко иронизируя, но демонстрируя твердую хватку. И тут, наконец-то, босс увял, словно фиалка по жаре. Слава Богу, мой черед наступил еще до того, как я заснула и принялась наподобие Эму оглашать окрестности заливистым храпом.

Встряхнув головой, чтобы разогнать остатки сонливости, я хриплым от долгого молчания голосом предложила всем пройти в зал, где будут окончательно и бесповоротно отобраны произведения для выставки. И мы двинулись в это чертово помещение, которое я уже видеть не могла. Кажется, итальянцы тоже не могли его видеть. Алессандро Кавальери, рысью обежав экспонаты, перечисленные мною в рекомендательном списке, со всем согласился безоговорочно, будто ему все равно, какие из опусов поедут пугать население Флоренции. Кавальери-младший, Чингьяле с Бриллой и даже переводчик вели себя куда серьезнее: периодически останавливались и рассматривали то одно, то другое страшило с брезгливым интересом, вполголоса перебрасываясь репликами — хорошо, что кроме меня никто по-итальянски не разумеет.

А после пробежки в синьоре Алессандро неожиданно пробудился живой интерес, доныне практически себя не проявлявший, и Кавальери-старший спросил, подозрительно широко улыбаясь:

— Скажите, синьорина Крапьюнови, а центральное изваяние вы считаете малопригодным для демонстрации в силу его громоздкости или неких иных качеств?

Надо было видеть это "центральное изваяние". Меня всегда изумляло, почему такой субтильный субъект, как Мыльцев, выбрал столь нелегкий путь к успеху — нелегкий в буквальном смысле этого слова. Чертов зануда паял из кусков труб, пластин, каких-то токарных отходов гигантские статуи — пионеры-сборщики металлолома его бы горном и вымпелом наградили за каждый "статуй", сдай только Мыльцев добровольно любое свое творение на пункт металлосбора. Истукан, о котором спрашивал Кавальери, должен был олицетворять преодоление человеком детских комплексов. Не знаю, каких именно. Если у человека комплексы такой тяжести, его место — в закрытой охраняемой лечебнице для особо опасных душевнобольных. Перед публикой представал огромный, примерно двух с половиной метров в высоту младенец, исполненный в кубистской манере. Из его головы, половина которой была аккуратно срезана, точно верхушка арбуза, с натугой вылезал человечек, размером и пропорциями похожий на лилипута.