Увязнуть в паутине - [81]
— Извини, старик, — хотя в голосе не было слышно ни грамма сожаления, — но со времен Вильдштейна[114] все изменилось. Мы опасаемся проверять что-либо на стороне, потом могут случиться проблемы. Нам глядят на руки, даже страшно проверить что-либо в архиве. Напиши заявку, потом звякни, постараюсь, чтобы слишком долго ответа ты не ждал.
Оказалось, что «не слишком долго» это не менее недели. Шацкий холодно поблагодарил и в конце беседы предложил, чтобы Марек без всякого звонил ему, если у него будет какое-нибудь дело. Уж я тебе, курва, такое в ответ устрою, думал он, слушая традиционные заверения, что как-нибудь они встретятся на пиве и повспоминают старые добрые времена.
Еще он пытался дозвониться Олегу, но мобильник того не отвечал, а в комендатуре ему сообщили лишь то, что комиссара задержали важные семейные дела, и что он будет только после двенадцати.
И Шацкий закурил первую сегодняшнюю сигарету, хоте еще не было и девяти.
Под влиянием импульса он позвонил Монике. Та была вне себя от восторга и заверяла, что давно уже на ногах, хотя и было слышно, что Шацкий разбудил ее своим звонком. Голова Теодора была настолько занята убийством Теляка, что сам он даже и не пробовал флиртовать. Довольно официальным — как впоследствии посчитал сам — тоном он спросил у девушки, нет ли у нее каких-нибудь знакомых или журналистских контактов в ИНП. Невероятно, но таковой контакт у нее имелся. Ее бывший ухажер, еще с лицейских времен, окончил институт по специальности «история», после чего оказался среди километров полок с папками архивов безопасности. Шацкий не мог поверить в собственное счастье, пока Моника не сообщила, что парня давно уже не видела, у него как раз родился ребенок с комплексом Дауна, так что, возможно, он уже сменил работу на лучше оплачиваемую. Но обещала, что позвонит. Шацкому нужно было выходить, чтобы успеть в суд на начало процесса Глинского в половину десятого, так что пришлось ему вешать трубку.
В суде он был в четверть десятого. В десять пришла судебная секретарша и сообщила, что автозак с арестантом потерпела аварию на Модлинской, в связи с чем был объявлен перерыв до полудня. Шацкий съел яйцо в соусе «тартар», выпил кофе, выкурил вторую сигарету, прочитал газету, включая экономические новости. Скука, скука, скука, заинтересовала его лишь дискуссия о «жемчужинах» архитектуры ПНР. Архитекторы считали, что к ним следует относиться как к памятникам и охватить реставрационной опекой. Владельцы Центрального Комитета и Дворца Культуры и Науки[115] были в панике — если им придется выдирать разрешение на всякую дыру в стене, то никто у них не снимет в аренду даже однокомнатного помещеньица, так что дома превратятся в безлюдные призраки. Шацкий кисло подумал, что если бы сразу после восемьдесят девятого года Дворец Культуры снесли, не было бы никаких проблем, а в Варшаве, возможно, случился бы самый настоящий центр. Или же еще более крупный Купеческий Товарный Дом.[116] Черт его знает, в этом городе, порожденном Третьим миром, ни в чем быть уверенным было нельзя.
В полдень объявили перерыв до часу дня. Олег появился на работе, но Шацкий не желал говорить ему по телефону, к каким заключениям он пришел. Он лишь просил, чтобы не наскакивать на Рудского с компанией и продолжать копаться в прошлом Теляка, поскольку именно оно, наверняка, является ключом ко всему делу. Кузнецову не хотелось говорить о следствии, зато признался, что на работу опоздал, что у них с Натальей имеется традиция: каждый второй вторник месяца устраивать себе «веселые игры в постели до полудня».
В час дня судебное заседание почти что началось, подсудимого, в конце концов, доставили, зато не хватало пана адвоката, который «на минутку выскочил в канцелярию» и застрял в пробке, за что от всего сердца просил прощения. Женщина-судья со стоическим спокойствием объявила перерыв до четырнадцати ноль-ноль. Едва живому от бешенства Шацкому пришлось потратиться на «Ньюсвик», чтобы хоть чем-то занять себя. Он пролистал журнал и уже собирался позвонить издателю, чтобы ему вернули четыре с половиной злотых, которые он потратил на «Портрет современной польской проститутки» — внешне привлекательной, образованной, всей в работе.
В четырнадцать ноль-ноль он наконец-то зачитал обвинительный акт. Глинский в своей вине не признался. Ничего более на заседании не произошло, поскольку, как для варшавских судов, время было довольно позднее, а защитник обвиняемого выдал из себя полтонны формальных заключений, о которых Шацкий позабыл сразу же после их прочтения, но их хватило, чтобы отсрочить судебное рассмотрение на полтора месяца. Теодор поднялся и вышел, не ожидая, пока высокий суд покинет зал заседаний. Лишь с огромным трудом ему удалось не грохнуть дверью.
Когда за дворником ситроена обнаружился штраф за неоплаченную стоянку, Шацкий лишь пожал плечами. Он закурил третью сегодняшнюю сигарету и подумал, что ему глубоко плевать на собственные принципы, что он свободный человек, и что будет дымить столько, сколько ему захочется.
