Увязнуть в паутине - [49]

Шацкий отодвинул компьютерную клавиатуру. Он уже написал весь акт обвинения, не хватало лишь квалификации и ее обоснования в паре предложений. Вообще-то говоря, у него было желание написать проект решения о прекращении дела в связи с предписаниями о необходимой защите — право на ответ на беззаконное нападение. Все всякого сомнения, именно это здесь и случилось. Но надзор затоптал бы его в грязь, если бы Шацкий не выдвинул акта обвинения в столь очевидном, явно исправляющем статистику учреждения деле.

В конце концов, он вписал квалификацию из статьи 155: «Если кто неумышленно приводит к смерти человека, подлежит наказанию лишения свободы на срок от трех месяцев до пяти лет».

— И я скорее уволюсь с этой паршивой работы, чем поменяю тут хотя бы букву, — заявил он вслух сам себе.

Через полчаса обвинительный акт был готов, Шацкий оставил его в секретариате Хорко, которая к этому времени уже успела пойти домой. На часах было шесть вечера. Теодор подумал, что и ему самое время покинуть это прекрасное место. Он быстро собрался и выключил компьютер. И тут зазвонил телефон. Шацкий громко выругался. Пару секунд он желал просто выйти, но порядок победил. Как обычно.

Звонил Навроцкий. Он вычислил школьников из класса, параллельного классу Сильвии Бонички, в том числе и второгодника, о котором говорил ясновидящий. Некоторые вообще понятия не имели, о чем идет речь, некоторые выглядели ужасно перепуганными, а второгодник — более всего. Он весь трясся, и Навроцкий был уверен, что если бы его чуточку дожать — тот бы раскололся. Но потом парень быстро пришел в себя и все отрицал. Шацкий не прокомментировал этого вслух, но жалел, что второгодника допрашивал Навроцкий. Хотя у старого полицейского была не голова, а компьютер, физически вызывал впечатление слабака, он не слишком годился для того, чтобы «дожимать» допрашиваемых. Кузнецов — то другое дело; достаточно было, чтобы русак появился в двери, и все моментально делались более разговорчивыми.

— Не думаю, чтобы мы могли возбудить дело по изнасилованию, — говорил Навроцкий. — Пострадавшей нет, следов нет, улик нет, имеется только ясновидящий и несколько потенциальных подозреваемых, которые ушли в отказ.

— А что с отцом?

— Ну вот, у меня есть идея, чтобы мы допросили его вдвоем.

— Как это: вдвоем?

— Мне кажется, если в него въесться, то правду он скажет. Но у нас имеется только один шанс. Если сразу не признается — конец. Поэтому я предлагаю массированную атаку: полицейский, прокурор, самая темная комната для допросов во дворце Мостовских, привод через полицию, пара часов ожидания… Ну, пан прокурор, вы понимаете?

Театр, подумал Шацкий, он предлагает мне какой-то прибацанный театр. Что мне нужно теперь делать? Идти в контору по прокату костюмов, чтобы найти там маску злого полицейского?

— Во сколько? — спросил он, помолчав, и жалея о сказанном еще до того, как слова дошли до Навроцкого.

— Может завтра, в шесть вечера, — предложил полицейский таким тоном, как будто они собирались встретиться в хорошей пивной.

— Замечательное время, — акцентируя первое слово, заметил Шацкий. — Не забывайте, что пан прокурор пьет исключительно красное, слегка охлажденное вино, лучше всего: из итальянского региона Пульи. Ага, и столик не может находиться слишком близко к окнам или к двери.

— Не понял?

— Неважно. Завтра, в шесть вечера у вас. Я позвоню из фойе.

Было почти семь вечера, когда Шацкий свернул с Швентокшыского моста на Щецинскую набережную в направлении зоопарка и вежливо остановился в пробке в левой полосе. Правая полоса заканчивалась сразу у мостика у Пражского порта — с нее можно было только свернуть вправо — что не мешало ловкачам ехать по ней до конца, а потом рвать вперед на шармака с включенным поворотником. Шацкий никогда таких не впускал.

Он глянул на гадкое здание речного комиссариата и подумал, что как раз начинается сезон на трупы в Висле. Купания по пьянке, изнасилования в кустах, споры, кто дальше проплывет. Счастье еще, что на городском отрезке бурой реки находилось мало чего. Он терпеть не мог утопленников, их синих, опухших тел, напоминающих тюленей с бритым наголо мехом, и надеялся, что в этом сезоне этот кошмар его минет. Год назад, когда обнаружили останки возле Гданьского моста, у него было огромное желание собственноручно перетащить их на пару десятков метров дальше — тогда трупом пришлось бы заняться коллегам с Жолибожа. К счастью, дело было простым, утонувший тип оказался самоубийцей, спрыгнувшим вниз головой с Секерковского моста. Шацкий так никогда и не понял, зачем тот сначала разделся донага, об этом в письме к жене он не упомянул ни словом. Жена утверждала, что покойный всегда был очень стыдливым человеком.

На переходе возле главного входа в зоопарк пришлось остановиться, чтобы пропустить мужчину с дочкой. Мужчина был старше Шацкого на несколько лет, ужасно исхудавший, возможно — больной. Девочка в возрасте Хельки. В руке у нее был надувной шарик в форме Пятачка. Шацкий подумал, как странно складывается, что во всех делах, которыми он занимается в последнее время, появляются отцы и дочери. Боничка, возможно, убивший свою дочку из чувства стыда и закопавший ее на игровой площадке у школы. Нидзецкий, тащащий дочку к ней в комнату и поясняющий, что для него все это труднее, чем для нее. Теляк, желающий покончить с собой, чтобы уйти за своей дочкой в смерть. Но, возможно, каким-то хитроумным образом, виновный в ее смерти. Ну и сам он. Отчаянно желающий перемен, таскающийся за молоденькой журналисткой. Готов ли он пожертвовать дочкой? И что это вообще означает: пожертвовать? Что-то слишком рано он занялся подобного рода разборами. Но, погоди, а почему слишком рано? — задумался он, ожидая появления зеленого сигнала светофора на углу Ратушной и Ягеллонской. Какой-то заколдованный перекресток. Когда было движение, влево могли свернуть, самое большее, две машины. Да и то, лишь тогда, когда водители были начеку. Так почему же слишком рано? Не лучше ли сразу с этим разобраться и действовать потом свободно? Не дрожать на свиданках, что жена может позвонить. Не обманывать ни одну, ни другую сторону.