Увязнуть в паутине - [48]

Девочка разрыдалась.

«Вот только не надо мне тут истерик», — раздраженно заявил муж. — Пускай это уже будет за нами. Поверь, для меня это труднее, чем для тебя.

Он встал, поднял дочку со стула и потянул в ее комнату.

— Я сидела как парализованная. Раньше он уже иногда бил ее, но по сравнению с тем, что творил со мной, это было считай что ничто. Я радовалась, что он относится к ней так по-доброму. Теперь же я чувствовала, что он может сделать нечто большее, тем не менее, надеялась, что он ударит ее только пару раз.

— Почему пани не позвонила в полицию?

Женщина пожала плечами.

— Боялась, что он услышит. Боялась, что если он узнает, то что-то сделает Зузе. Боялась, что даже если и позвоню, то ответят, что они мне не охранники. Такое уже случалось пару раз.

— И что вы сделали?

— Ничего. Ожидала, что будет происходить. И тут увидела, как с вешалки он снимает плетеный кожаный поводок. Когда-то у нас был пес, лохматый такой волкодав. Пару лет назад его переехал автобус, а я никак не могла выбросить этот поводок. Я так любила нашу собаку. И тогда я начала кричать, чтобы он немедленно оставил поводок на месте, иначе я позвоню в полицию, и он отправится в тюрьму.

— И что тогда произошло?

— Он заявил, чтобы я не вмешивалась и вспомнила, о чем он говорил раньше. Тогда я ответила, чтобы он тоже был осторожен, ведь он не бессмертный. Тогда он отпустил дочку, подошел ко мне и хлестнул этим собачьим поводком. И даже не было больно, так как основной удар пришелся на волосы, только самый конец поводка захлестнул мне голову и рассек губу, — коснулась она пальцем засохшего струпа в уголке рта. — Зузя, естественно, громко заревела. Тогда он взбесился, начал вопить, что мы обе запомним сегодняшний день. Тогда я поднялась с места. Он запмахнулся поводком, но я подняла руку, и поводок захлестнуло мне на предплечье. Вот это его ужасно рассердило. Он пихнул меня на столешницу, но поскольку мы были связаны тем поводком, то упали на стол вместе. Я боялась, что тут мне и конец. Я вытянула руку, схватила хлебный нож и выставила в его сторону. Я не хотела его убивать, мне просто хотелось, чтобы он перестал. Он полетел на меня, потерял равновесие…

— Почему вы не отвели руку с ножом?

Женщина облизала губы и глянула на прокурора. Очень долго. Шацкий понял, что запротоколировать ничего не сможет. Но ведь хоть что-то записать следует. Не спуская глаз с прокурора, женщина открыла было рот, но тут он незначительно покачал головой. Она поняла. И вместо того, что наверняка собиралась сказать, то есть: «мне этого не хотелось», она ответила:

— Я не успела. Все случилось в одно мгновение.

И таким вот образом на Земле стало на одну сволочь меньше, хотелось ему выразить соль этой беседы. Но не сказал ничего, позволив женщине закончить свою историю. Следствие подтвердило, что жизнь женщины представляла собой ад. Даже родственники жертвы не оставили на нем сухой нитки. Тесть Нидзецкой все удивлялся, что не живет его сын, а не невестка. «Но это очень даже хорошо, очень хорошо», — непрерывно повторял он.

Простое дело. По крайней мере, для полиции. Задержали, допросили, получили признание в вине, конец. Все остальное, это уже работа для прокурора и суда. Полицейскому не нужно было раздумывать, какая статья уголовного кодекса была нарушена, как квалифицировать деяние, какого наказания потребовать. Над полицейским не было надзора в виде отдела подготовительного разбирательства, который бы писал ему письма с требованиями, что виновника следовало бы схватить иным образом. Шацкий частенько задумывался над тем, а был бы он лучшим полицейским, чем прокурором. Он и так выполнял кучу действий, о которых его коллеги знали только то, что таковые существуют. Он ездил на место происшествия, на вскрытия, случалось даже побеспокоиться к свидетелю, чтобы допросить его на месте. Да, редко, но все-таки. Хотя, с другой стороны, как полицейский, часто живущий на границе с преступным миром, идущий на уступки, раз за разом прикрывающий глаз взамен за нечто, он не имел бы того удовлетворения от бытия частью той юридической машины, цель которой заключается в восстановлении справедливости и в наказании за то, что кто-то выступил против существующего порядка.

Сейчас же, размышляя над правовой квалификацией, Шацкий чувствовал, что безжалостную машину заклинило. Он знал, чего от него ожидают — что со всей суровостью он обвинит Нидзецкую в деянии, предусмотренном статьей 148, параграфом первым: «Кто убивает человека, подлежит наказанию лишения свободы на срок не менее восьми лет». Было бы это в соответствии с правом? Наверняка — да. Шацкий был уверен, что Нидзецкая хотела убить мужа. И только это должно его интересовать. Суд наверняка дал бы ей малый срок, чрезвычайно смягчив бы наказание, и так далее, тем не менее, это все так же означало бы, что Нидзецкая — убийца, хуже, чем безжалостное жулье, ответственных за то, что «вызвали тяжкий ущерб здоровью, последствием которого стала смерть». Он мог согласиться со статьей148, параграфом четвертым: «Если кто убивает человека под влиянием сильного возбуждения, оправданного обстоятельствами, подлежит наказанию лишения свободы от одного года до десяти лет». Год — все-таки меньше, чем восемь.