Увязнуть в паутине - [45]
— Ну что, можно? — спросил Шацкий. — Или сначала нужно пройти тренинг по пожарной безопасности?
— Нафиг с тренингами, — конспиративно прошептал Олег. — Пошли-ка лучше в раздевалку. У девиц физра. Анка обещала, что за шоколадку покажет мне сиськи без лифчика.
Это Шацкий комментировать не стал, просто вопросительно сморшил брови. Кузнецов лишь вздохнул и мотнул головой.
Шацкий нажал на клавишу «play» с таким напряжением, как будто бы на диктофоне было записано, как минимум, признание убийцы в собственной вине. Из динамика поначалу раздались какие-то шорохи, а потом удивительно высокий голос Теляка:
— Двадцать третье мая две тысячи пятого года, время: десять утра. Встреча представителей фирмы Польграфекс с оптовыми торговцами типографских красок Каннекс. Со стороны Польграфекса присутствуют: Хенрик Теляк…
Запись продолжалась около часа, в ней было полно непонятных терминов, типа ЦМЫК, пантон, заливка, нокаут фонтов[70] и т. д. Шацкий опасался, несмотря на все уговоры Кузнецова, пользоваться перемоткой, чтобы ничего не упустить. Полицейский демонстративно зевал и рисовал в своей тетрадке абстрактные картинки и голых женщин. И то, и другое — совершенно неумело. Тем не менее, когда оказалось, что следующая запись — это встреча на фирме на тему маркетинга и продаж, Шацкий сдался и воспользовался ускоренной прокруткой, каждые три минуты проверяя, не пропустил ли чего. Но он знал, что потом и так придется прослушать абсолютно все. Быть может, попадет на какие-нибудь ссоры по поводу денег, возможно, узнает случаем о каких-то напряжениях по работе. Такого мотива исключать нельзя.
Но в ходе беглого прослушивания этого и нескольких последующих скучных деловых протоколов он так и не нашел чего-либо, способного его заинтересовать. У него склеивались глаза при мысли, что придется воспроизвести всю эту нудятину еще раз. Он нуждался в кофе. Олег охотно смылся из комнаты и вернулся через несколько минут с двумя порциями бурды цвета воды из Вислы.
— Кофе-машина у них испортилась, — пояснил он, ставя перед Шацким пластиковый стаканчик.
Индикатор показывал, что остались только три записи. Вообще-то, Шацкий уже согласился с мыслью, что на них ничего не будет, и диктофон окажется такой же обманкой, как и все остальное в этом следствии.
Он нажал на «play».
— Суббота, четвертое июня две тысячи пятого года, время: одиннадцать ноль ноль. Системно-семейная расстановка с участием…
— Я прошу прощения, но что это пан делает?
Шацкий узнал голос Рудского, только на этот раз не терапевтически-спокойный, но агрессивный и переполненный претензиями.
— Записываю на диктофон, — ответил Теляк, явно удивленный такой атакой.
— Немедленно выключите, — твердо заявил Рудский.
— Но почему? Раз вы сами записываете наши сеансы, то я ведь тоже могу.
— Исключено. вы здесь не один, ваша запись была бы нарушением приватности остальных пациентов. Вся терапия и так будет записана на видео, и единственная кассета останется у меня. Повторяю: немедленно спрячьте это.
В этот момент Теляк был вынужден выключить диктофон. Кузнецов глянул на Шацкого.
— Чего-то наш докторишка разволновался… — сказал он.
Действительно, Шацкий был удивлен. В том числе и тем, что никто из остальных участников терапии не сказал ни слова.
Еще два файла. Он нажал на «play».
Тишина, только тихий шелест, как будто бы диктофон случайно включился в кармане. А потом перепуганный голос Теляка:
— Суббота, четвертое июня две тысячи пятого года, время… наверное, одиннадцать ночи, не уверен. Я ни в чем уже не уверен. Нужно как-то проверить, что это не сон, не бредовое состояние, что я не схожу с ума. Возможно ли, что я свихнулся? Или это уже конец? Рак? Или я только переутомился? Я просто обязан это записать, такое же невозможно… Но если мне это снится, и все это я записываю во сне, а через минуту мне приснится, что я все это слушаю, то тогда… И, тем не менее…
Что-то стукнуло, как будто бы Теляк положил диктофон на пол. Потом зашуршало. Шацкий увеличил громкость звука. Слышен был шелест и ускоренное дыхание Теляка, а еще странное чмокание, как будто бы мужчина нервно и беспрерывно облизывал губы. А больше ничего. А может у него и вправду крыша поехала, подумал Шацкий, после терапии что-то в голове перещелкнуло, и вот теперь он пытается записать собственные галлюцинации. Вдруг прокурор замер, мышцы шеи болезненно напряглись. Из микроскопического динамика раздался тихий девичий голос:
— Папочка, папочка…
Шацкий нажал на клавишу «пауза».
— Это только у меня галюники, или ты тоже слышал? — спросил Кузнецов.
Прокурор глянул на него и отжал клавишу.
— Д-да? — прохрипел Теляк.
— Папочка, папочка…
— Это ты, принцесс? — голос Теляка звучал так, словно сам он давно уже был мертв. У Шацкого сложилось впечатление, будто он слушает беседу двух упырей.
— Папочка, папочка…
— Что, милая? Что случилось?
— Я по тебе скучаю.
— И я по тебе, моя принцесса.
Долгая тишина. Слышен только шелест и чмокания Теляка.
— Мне уже пора уходить.
Теляк заплакал.
— Погоди, поговори со мной. Ведь тебя так долго не было.
— Мне уже пора, папочка, честное слово.
Голос девочки становился все более слабым.
