Увязнуть в паутине - [16]

— Что не поняли?

— Вы сказали «сложить все в зад».

— Ну да, конечно же, я имел в виду сложить все назад.[33] Не обращайте внимания на мои оговорки. У меня не хватает какого-то замыкателя в мозгу, так что с самого детства идиомы и фразеологизмы путаются. И никто не способен объяснить, почему это так.

«Псих», — подумал Шацкий. «Впечатление производит самое приятное, но на самом деле — псих».

— Да, конечно же, понимаю. А вот во время этой психотерапии, играя роль сына пана Хенрика, вы не испытывали ненависти к своему — назовем это так — отцу?

— Простите, но к чему это вы ведете?

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

Каим молчал, крутя в ладони мобильный телефон. Наверное, очень дорогой; сам по себе экран был больше, чем весь телефон Шацкого.

— Да, иногда я испытывал к нему ненависть. В первый момент я хотел это отрицать, только это было бы бессмысленно. Когда вы увидите записи, сами наверняка увидите.

Шацкий сделал заметку: «терапия — видео?».

— О чем пан спросит меня теперь? Хотел ли я его убить? Убил ли я его?

— А вы убили?

— Нет.

— А хотели?

— Нет. Честное слово, нет.

— А как вам кажется, кто его убил?

— Откуда мне знать. В газетах пишут, что вор.

— Ну а если бы это должен был быть кто-то из вас? — буравил Шацкий.

— Пани Ханя, — без малейших колебаний ответил Каим.

— Почему?

— Очень просто. Она была его дочкой, которая в пятнадцать лет покончила с собой. Могу предположить, все потому, что отец приставал к ней в детстве. Во время психотерапии этого не было видно, но в газетах все время о таком пишут. Ханя это почувствовала, что-то в голове у нее перещелкнуло, вот и убила.

Когда Каим вышел, Шацкий раскрыл окно пошире и уселся на подоконнике, чтобы закурить вторую из дневной порции сигарету. Время шло к четырем вечера, на Кручей уже собиралась пробка автомобилей, направлявшихся в сторону Аллей. Стоявшее еще высоко в небе солнце растолкало тучи и разогрело мокрые тротуары, в воздухе чувствовалась сладковатый запах мокрой пыли. Идеальная погода для прогулки с девушкой, подумал Шацкий. Присесть возле фонтана в Саксонском Саду, положить ей голову на колени и рассказывать о прочитанных в детстве книжках. Он не мог вспомнить, когда они Вероникой ходили вот так просто, прогуляться. Не помнил, когда в последний раз рассказывал кому-либо о детских впечатлениях от книжек. Мало того, он не помнил, когда в последний раз прочитал что-либо, не озаглавленное «Вспомогательные материалы прокурора». Все чаще он чувствовал себя пустым и выжженным изнутри. Или это возраст?

«Может, следовало бы позвонить какому-нибудь психотерапевту?» — подумал он и расхохотался.

Ну конечно же, нужно позвонить. Шацкий сел за стол и набрал номер Рудского. Трубку долго никто не поднимал, Теодор хотел уже было бросить затею, когда услышал щелчок.

— Да. — Голос, казалось, доносится с Камчатки.

Шацкий представился и потребовал, чтобы Рудский прибыл к нему как можно скорее. После сегодняшних допросов сделалось ясным, что личность психотерапевта и вся эта странная терапия могут стать ключом ко всему делу. Рудский извинился, сообщив, что с утра валяется с высокой температурой. Он прекрасно понимает, что это звучит как дурацкая отговорка, но действительно не может приехать. Зато он с удовольствием примет прокурора у себя дома.

Шацкий размышлял. С одной стороны, он предпочел бы встречу на собственной территории, с другой, беседа с психотерапевтом была для него важной. И согласился. Записал адрес на Охоте, пообещав, что будет через час.

Прокурор положил трубку и стукнул себя по лбу. Он же обещал Веронике, что будет дома в пять вечера и останется с малышкой, чтобы жена могла пойти на матч. Понятное дело, он мог бы перед ней объясниться, и Вероника даже бы поняла, но… Ну да, именно «но». Он перезвонил Рудскому и перенес встречу на девять часов утра следующего дня. Терапевт обрадовался и сказал, что сделает все возможное, чтобы к этому времени встать на ноги и обладать всей полнотой умственного контроля. Шацкому показалось странным, что собеседник воспользовался такой формулировкой. В конце концов, грипп — это не шизофрения.

5

Хеля испытывала триумф. Уже три раза она обыграла отца в колпачки (один раз она закончила, когда у того все пешки были в его «домике»). Теперь все указывало на то, что выиграет и в пексесо. У дочки уже было на две пары больше, а не раскрытых было только десять карт. Пять пар. И сейчас был ее ход. Если не ошибется, весь вечер будет исключительно ее. Девочка перевернула карту: засыпанная снегом сосна. Уверенным движением она перевернула следующую: засыпанная снегом сосна. Ничего не сказала, только радостно глянула на отца. Положила карточки на своей стопке и скрупулезно посчитала разницу.

— У меня на три дольше, — заявила она.

— Еще не конец, — заметил Шацкий. — Давай.

Девочка быстро перевернула карту. Рыжик. Она наморщила брови. Потянулась рукой к карточке, лежащей ближе всего к ней, и заколебалась. Вопросительно глянула на отца. Шацкий знал, что так как раз рыжик, но только пожал плечами. Сегодня он не помогает. Хеля передумала и перевернула другую карточку — барсук.

— Ой, нет, — простонала она.