Увидеть Хозяина - [11]

Темнокожий бармен при виде их присел – так, что из-за стойки видна была только голова – и тонким голосом испуганно закричал:

– Мы же платили уже в этом месяце! Сам Чато приходил, мы заплатили!

Пятеро вошедших некоторое время, пока Дик хватал сзади себя ствол плазмогана, смотрели на нас – непонятно, с каким выражением; похоже, и вовсе безо всякого – даже с некоторой скукой.

– Мы уже платили, – тише и растерянней повторил бармен.

Тогда один из пяти вошедших, не глядя, повернул в его сторону свою пушку (одной рукой, вытянув ее, как обрез двустволки) и выстрелил.

Сам выстрел не был слышен – он только ощущался, как толчок, как пощечина. Зато слышно было, как с оглушительным треском и хрустом разлетелись несколько пивных кружек над стойкой, разлетелись так, что мелкая стеклянная крошка хлестнула по полу до самой середины помещения.

Четверо остальных подняли стволы и направили на нас.

Говорят, в такие моменты человек вспоминает всю свою жизнь. Вот уж не знаю. Я только вспомнил, как в армии на стрельбах мимо моего лица гулко свистнул, а точнее – даже не столько свистнул, сколько зыкнул рикошет, когда какой-то испуганный боец-первогодок попал вместо мишени, что торчала в пятидесяти метрах от нас, прямо в осветительный столб – далеко в стороне от направления на мишень, но зато всего в десяти шагах от меня. Старшина только покачал головой и сказал: мол, долго жить будешь, Волошин.

А ведь это было, в общем-то, всего три года назад.

Неужели – все?

Ошибся старший прапорщик Топал, краснощекий одессит, заботливый счетчик портянок? Я еще успел посмотреть в глаза тех, кто наводил на нас оружие и уже почти нажимал на спуск – равнодушные глаза, почти бессмысленные, у двоих совсем мутные, словно у тех солдат-азербайджанцев в санчасти, которые прятали «план» за батареей в третьей палате и кого мы оттуда выводили прямо на гауптвахту тогда, так давно, так далеко, так дико и непостижимо далеко отсюда.

Я только и успел сказать по себя:

«Нас нет здесь. Мы все не здесь. Здесь на самом деле – пусто».

Последняя безумная надежда гибнущего сознания, видите ли. Смуглый ребенок в грязном кишлаке натягивает на голову вонючее ватное одеяло, когда из-под небес со свистом устремляются к его родному дому тонны отлитого в далеком Советском Союзе убийственного металла. Солдат, которому внезапно вывернувший из-за угла неприятель сует штык в живот, в последний момент перед прикосновением наточенной стали закрывает глаза. Меня нету здесь. Я в домике. Я в танке. Ты не попал. Ты меня не видишь. Чур – не считается.

Они не стреляли. Не стреляли. Стволы смотрели в пустоту. Один ствол опустился. Второй. Тот, с бородкой, смуглый, с квадратным низким лбом, выругался. Черный – не тот, что в красной повязке на голове, а тот, что в бейсболке козырьком назад – сказал:

– Смари, й-й-опт, к-калдуны штоль?

Конечно, он говорил на линке – просто никак иначе передать его реплику я не могу, хотя дословно означала она несколько другое, а именно:

– Смотрите, половой орган внутрь, есть ли они волшебники? – но, как вы понимаете, такая буквальная, дословная передача того, что произносят на этом языке, совершенно ничего не объясняет, поэтому будем считать, что этот черный, в бейсболке козырьком назад, сказал именно то, что на его месте произнес бы какой-нибудь подмосковный гопник.

– Не понял, – отозвался второй белый, с менее низким лбом, лицо его исказилось от ненависти, и он, прибавив еще пару явно идиоматических конструкций про различные векторы движения органов размножения и выделения, снова выстрелил в сторону стойки, но на этот раз попал не в стаканы, а в оковывающую стойку стальную полосу, отчего от стойки в потолок с громким шипением ударила какая-то ярко-красная струя, похожая на разряд короткого замыкания, а с потолка в клубах дыма брызнула бетонная крошка и запахло паленым цементом.

– Слышь, наливало, куда эти выбежали? – крикнул белый, явно адресуясь к бармену. – Тут у вас что, потайной люк или задняя дверь, [идиоматические выражения, касающиеся взаимных, не всегда естественных движений половых органов и разных видов экскрементов крупных позвоночных животных].

Бармен, невидимый за стойкой, подвывая со страху, объяснил, что единственная задняя дверь находится позади стойки, а люков тут нет, здесь и так подземелье.

И тут я все понял.

Я понял, зачем я был здесь.

Я понял, что я должен делать.

Я встал, ноги у меня были ватными из-за еще не отпустившего смертного испуга, я был весь мокрый, как после того злополучного кросса в армии, я с трудом выбрался из-за нашего ствола, по возможности мягко отведя загораживавшего мне проход Дика Лестера с его плазмоганом, который он только и успел ухватить за ствол, на подгибающихся ногах шагнул к тем пятерым, от которых пахло так, как обычно пахнет от солдат в поле – усталостью, смертью и грязью, и сказал им – громко, дрожащим голосом, и сам услышал, что нормативного произношения линка у меня и близко не бывало, что у меня есть какой-то гнусавый акцент, для удаления которого, вероятно, понадобятся годы практики, но это было неважно, потому что главное было, пока не вытащил свое оружие Ланселот, сказать этим пятерым: