Увеселительная прогулка - [53]

— Мебель всегда вызывает неприятные воспоминания.

— Тут ты, безусловно, прав.

— Эп вообще оказался малый не промах.

— Как ты можешь так о нем говорить?

— Ловко он тебя загнал в западню.

— В западню? Это ты — западня? Ты что, недоволен?

— Ты, видно, не удосужилась прочесть это соглашение еще раз?

— Я его читала не один раз.

— И этот пункт тоже? «Моя жена Сильвия Эпштейн сообщила мне, что она оставляет меня и моего сына Оливера, чтобы сойтись со своим другом Тобиасом Петерманом. Исходя из ситуации, создавшейся по воле моей жены, я заявляю, что согласен на развод…» Заметила ты наконец?

— Что я должна заметить?

— Эп подвел тебя под удар: выходит, развод по твоей вине, потому что ты изменила ему со мной. Тебе крышка.

— Но ведь это чистая правда.

— Что чистая правда?

— Я оставила Эпа ради тебя.

— Но зачем же быть дурой и открыто признавать это?

— Пожалуйста, не обзывай меня дурой.

— Извини.

— Я же оставила Эпа ради тебя.

— Послушай-ка. Я тоже оставил жену. Но мне и в голову не пришло сказать: я больше не могу жить со своей женой.

— А что ты сказал?

— Я сказал: моя жена сделала нашу дальнейшую совместную жизнь невозможной.

— Какие же ты привел основания?

— Например: она говорила, будто принимает таблетки, а в один прекрасный день выяснилось, что она беременна. Это — обман, вероломство.

— Но это же не основание для развода.

— А я не хотел больше иметь детей.

— И со мной не хочешь?

— С тобой — конечно, хочу.

— По сути дела, ты совершенно прав.

— Ты о чем?

— Эп теперь вольная птица. А мне он оставил весь груз этих семнадцати лет.

— Надо было ему объяснить, что ваш брак еще десять лет назад стал фикцией.

— Как раз это я ему и объяснила.

— Интересно только знать: как?

— И вот его ответ: он уехал.

— Прожженный парень твой Эп.

— Ты чувствуешь себя несчастным?

— Я просто злюсь.

— Но главное все-таки, мы теперь вольны делать, что нам хочется.

— Меня злит, что в душе он может торжествовать.

— Нисколько он не торжествует.

— Я-то знаю, как он меня презирает.

— Но согласись, ведь он не может считать тебя своим другом.

— Ты еще не знаешь, что он мне сказал.

— Нет, не знаю.

— «Если у вас с моей женой совет да любовь — пожалуйста».

— А что он должен был сказать?

— Почему он не боролся за тебя?

— Ах, Тоби, Эп боролся за меня целых семнадцать лет.

— Теперь я наконец понял, что означали его последние слова.

— Какие слова?

— Когда я уходил от него, я протянул ему руку, но он посмотрел на меня, гаденько так улыбнулся и изрек: знаете, врагов себе надо выбирать осмотрительнее, чем друзей.

— Ну да, Тоби, Эп ведь читал больше, чем ты.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Просто он более подкован.

— Выходит, он уложил меня на обе лопатки?

— В известном смысле — да.

— Так. А ты с кем осталась — с ним или со мной?

— Эп больше не старался меня удержать.

Тобиас поднялся и сказал:

— Давай-ка поедем на недельку к морю. У тебя все уложено?

— Я буду готова через десять минут… — ответила Сильвия.

10 сентября, 16 часов 20 минут КВАРТИРА ПРОКУРОРА ПО ДЕЛАМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ДОКТОРА ЛУТЦА

— Что сегодня по телевидению? — спросил доктор Лутц у своего младшего сына Петера.

— Откуда я знаю, — ответил Петер. — Я смотреть не собираюсь, пойду в клуб.

— Пойдешь в клуб? — Доктор Лутц опустился на софу.

— Ты против? — спросил Петер.

— Мама недавно рассказала мне, что ты бывал у врача.

— У врача?

— Садись, — сказал Лутц, — мне надо с тобой поговорить, прежде чем ты отправишься в свой клуб. Но сперва принеси мне из кухни пиво.

Петер взял на кухне бутылку пива и стакан и поставил перед отцом на столик.

— Мама сказала мне, что ты ходил к психотерапевту.

— Мама преувеличивает, — ответил Петер. — Можно подумать, будто я лечился у психоаналитика.

— Да садись же.

Но Петер не сел.

— Может, у тебя все-таки найдется полчасика для беседы с отцом?

— Чего ты от меня хочешь?

— Значит, ты не лечишься?

— Ну как тебе сказать?.. Я участвую в сеансах массовой психотерапии. Каждый четверг вечером в большом зале дома профсоюзов собирается от восьмидесяти до ста человек, они обсуждают свои житейские проблемы, свои конфликты с окружающим миром. Доктор Финкельштейн при этом присутствует, он внимательно слушает, а время от времени вмешивается в дискуссию, чтобы все поставить на свои места. Вот и все.

— Финкельштейн? Еврей?

— Еврей. Ученик Фрейда, австромарксист, если я не ошибаюсь.

— А тебе какой от этого прок? Ты-то чего не видел на этих собраниях?

— Кто заинтересованно следит, не зевает по сторонам, тому большой прок.

— Какой, например?

— Каждый может узнать, что не он один испытывает трудности. Каждый может научиться вылезать из своей раковины, быть честным, сознавать свою человеческую ценность.

— О чем же вы спорите?

— Кто-нибудь из присутствующих берет на себя роль председателя, ставит на обсуждение какую-либо проблему и ведет дискуссию. А каждый, кто хочет высказаться, должен поднять руку и говорить только от своего имени. Ничего такого, что вычитано из книг, лишь то, что сам слышал, и так далее. Понятно, что многим сначала трудно.

— Ты мне еще не ответил на вопрос — о чем вы спорите.

— О чем хочешь. О половом чувстве до брака, в браке, о половом просвещении детей, о воспитании, о телесных наказаниях и так далее, о бессмысленности наказания вообще. О свободе и о политике тоже спорим.