Увеселительная прогулка - [35]

— Оливер в хороших условиях. Я хочу сказать, что у нас есть особые камеры для несовершеннолетних — вполне благоустроенные. Все в светлых тонах, настоящие кровати, умывальник, туалет… У него есть и книги, но сейчас он будет спать, врач дал ему снотворное, чтобы он отдохнул и успокоился.

— Я не верю ни одному слову Оливера, — сказал Эпштейн.

— Ни одному слову, — это, пожалуй, преувеличение, — возразил шеф уголовной полиции, — что-то у него с девушкой все-таки было, весь вопрос теперь в том, что он действительно сделал.

— О девушке по-прежнему ни слуху, ни духу?

— Найдены только туфли.

— Если то, что показал Оливер, окажется правдой, напрашивается мысль, что мальчик болен.

— Его при всех обстоятельствах подвергнут психиатрической экспертизе. Скажите, пожалуйста, вам что-нибудь известно о… ну, скажем, о личной жизни вашего сына?

— Я бы сказал, он вполне осведомлен в вопросах секса и не только в физиологическом или биологическом смысле.

— Оливер уже бывал близок с женщинами?

— С женщинами? Скорее, с девчонками. Но думаю, до настоящей близости дело не дошло…

— Могу я поговорить и с вашей женой?

— Конечно, можете.

— Мне искренне жаль вас и вашу супругу, потому что публика, пресса — это неизбежно — начнет копаться теперь в вашей семейной жизни… Вы должны быть готовы ко всевозможным неприятностям…

— Да, я готов.

— Как себя чувствует ваша жена?

— Сейчас она в постели, спит, врач сделал ей какой-то укол.

— Значит, вы полагаете, что Оливеру еще не случалось иметь дело с женщинами — то есть со своими сверстницами?

— Я просто ничего об этом не знаю.

— Сыновья, конечно, редко рассказывают о таких вещах.

— Я всегда надеялся, что со мной он будет делиться. И я всегда ему говорил, что, если у него заведется подружка, он может без стеснения привести ее домой и остаться с ней наедине у себя в комнате.

— А какие отношения у вашего сына с матерью?

— Довольно сложные. Но я не все знаю. Жена со мной об этом не говорит, Оливер тоже.

— В мою задачу, разумеется, не входит допрашивать вас об этом. Это дело следователя, скорее, даже психиатра. Я только хотел услышать от вас, есть ли у Оливера склонность к сочинению небылиц, любит ли он рисоваться и бывает ли агрессивен по отношению к девушкам, к женщинам, например к собственной матери?

— Я не хочу скрывать от вас… Моя жена намерена уйти от меня. То есть она действительно уходит. Появился другой. Наша жизнь с женой не всегда шла гладко…

— Значит, Оливер мог…

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Да, ему могло прийти в голову… Это возможно… не исключено… Но, как я уже говорил, тогда это болезнь.

— Я не хочу вас больше мучить, — заявил шеф. — Сегодня вечером я сам допрошу Оливера. К сожалению, я не смогу сделать это с глазу на глаз. Будет присутствовать прокурор по делам несовершеннолетних, он этого требует, и я не вправе чинить ему препятствия. А этого человека я знаю слишком мало…

— Я вам очень благодарен, — сказал Эпштейн.

25 августа, 16 часов КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА

— Уважаемые дамы и господа! — сказал Эпштейн. — Вам известно, что произошло, и нет надобности что-либо объяснять. Вы знаете также, что я уволил Зайлера без предупреждения. Я лишь считаю своим долгом заявить, что не намерен слагать с себя полномочия, другими словами — я остаюсь главным редактором. Этот вопрос уже согласован с издателем. Кроме того, я прошу господина Кремера взять на себя освещение дела Оливера Эпштейна, хотя оно и не имеет отношения к вопросам культуры. Я прошу господина Кремера освещать это дело в нашей газете так, как он сочтет нужным, Вмешиваться я не буду. А молчать мы не можем, я не могу… У вас есть вопросы, господин Кремер?

— Я не могу и не хочу отклонять вашу просьбу, во я хотел бы, чтобы вы признали здесь, перед всеми: «Миттагблатт» в значительной степени причастен к тому, что это дело получило такой ход, и вы лично тоже причастны, поскольку именно вы назначили Зайлера своим заместителем.

— Да, — ответил Эпштейн. — Вы точно определили причины и следствия. Я в значительной степени причастен.

25 августа, 17 часов КАБИНЕТ ШЕФА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ

— Ты все прочитал, Оливер? — спросил шеф.

— Да, — ответил Оливер.

— И что ты теперь нам скажешь? — спросил Лутц, прокурор по делам несовершеннолетних.

— Вы о чем?

— Показания, которые ты только что прочел, ты давал поздно ночью, после изнурительного бегства из Лозанны.

— Кто, собственно, послал тебя в Лозанну? — спросил шеф.

— Что значит «послал»?

— Скажи-ка нам теперь правду! — приказал шеф.

— А я только правду и говорю, — ответил Оливер.

— Так кто послал тебя в Лозанну?

— Никто.

— Это правда? — спросил Лутц.

— Конечно.

— У меня другие сведения, — сказал шеф.

— А какие?

— Мне известно, что в Лозанну тебя послал один человек.

— Но вам неизвестно кто?

— Твоя мать?

— Ну, эта!

— Что ты имеешь против своей матери? — спросил шеф.

— Будь я на месте папы…

— Говори откровенно, Оливер. Кстати, если ты хочешь кофе, чаю или шоколаду…

— Спасибо, я ничего не хочу.

— В девять часов ты получишь ужин, — сказал Лутц.

— Итак, что бы ты сделал, будь ты на месте папы?

— Ах, ничего…

— Значит, это не мама тебя туда послала?

— Нет.

— Но и не папа, поскольку он был тогда в Париже.