Утро седьмого дня - [33]

Надо же. Ходили по одним и тем же адресам в Петрограде и, кажется, были незнакомы, хотя это точно не известно. А вон где встретились…

Этот самый Витя Ховин сейчас, в 1918 году, печатает у себя в «Книжном углу» последние литературные реплики Розанова, похожие на захлёбывающиеся вопли утопающего. Они так и названы: «Из последних листьев» и «Апокалиптика русской литературы». То есть — всё, конец. Продолжения не ждите.

Да, вы будете смеяться, но дом, в котором таится «Книжный угол», когда-то принадлежал Кушелевым, как и особняк на Бассейной, 11. Но не тому Кушелеву, мужу Семянниковой, а другому, дальнему родственнику, генерал-лейтенанту. Этот граф Григорий Кушелев преставился задолго до революции, почти одновременно с императором Николаем Павловичем, в 1855 году. Он ещё владел имением Лигово под Петербургом, близ Петергофской дороги. А до него когда-то усадьба на углу Фонтанки и Симеоновского находилась в собственности архитектора Ивана Старова. Здание, конечно, всячески перестраивалось и меняло высоту и экстерьер по мановению разных архитекторов от Старова и Штакеншнейдера до безвестных советских зодчих. Но это в сторону, а любопытно, что конкретно данный дом отмечен в творчестве гвардии корнета Лермонтова. Есть у Михаила Юрьевича такой ранний незаконченный роман «Княгиня Лиговская», где впервые появляется персонаж по фамилии Печорин, Григорий Александрович, грустный и озлобленный тип с пламенным сердцем. Небольшого роста и нескладный, язык его зол и опасен, а родные зовут его Жорж. Так вот, этот Печорин живёт как раз таки тут, в чём нетрудно убедиться, читая заляпанную кляксами рукопись.

«Между тем белый султан и гнедой рысак пронеслись вдоль по каналу, поворотили на Невский, с Невского на Караванную, оттуда на Симионовский (так у Лермонтова. — А. И.-Г.) мост, потом направо по Фонтанке — и тут остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой»[32].

Во времена Лермонтова парадный подъезд углового здания выходил именно на Фонтанку, а далее тянулась ограда старовской усадьбы, после которой начиналась огромная усадьба Шереметевых. Так что ошибиться невозможно — Лермонтов поселил Печорина как раз сюда: Симеоновская, дом один дробь Фонтанка, тридцать два. Однако вся соль не в самом по себе выборе места жительства персонажа, а в одном маленьком узелке петербургского плетения. Роман называется «Княгиня Лиговская» (в неё несчастливо влюблён Григорий Печорин). А реальный домовладелец по указанному адресу, тёзка Печорина Григорий Кушелев, имел Лигово — то есть был в некотором роде графом Лиговским. Однако вышеназванное имение он приобрёл вроде бы лет на пять позже, чем были написаны главы про Печорина и княгиню Лиговскую. Как это так у Лермонтова получилось? Он что, предвидел графскую покупку — подобно тому, как Поприщин предвидел наступление эры Магомета во Франции?

И вообще, что хотел сказать автор, устраивая данное совпадение?

Опять мы с вами отвлеклись, загляделись в окошко.

Мы остановились на том, что кое-кто из здесь живших сгинул в бездонной печи Освенцима. А до этого слушали выкрики Розанова про какие-то рыла. И констатировали, что не Гоголь, а Розанов перед смертью видел вокруг себя одни рыла вместо лиц.

Лучше давайте посмотрим направо. Церковь праведного Симеона Богоприимца и пророчицы Анны радует наш глаз.

В мои детские годы там был какой-то склад, как обычно бывало в осквернённых и поруганных обиталищах Божьих. Хорошо ещё, не снесли, за это ленинградским властям большое спасибо. Красивая церковь, и одна из старейших в Петербурге. Я-то, конечно, на неё всегда обращал внимание, проезжая мимо, потому что моя крёстная, как уже было сказано, наречена во имя пророчицы Анны и её именины совпадали с престольным праздником этого храма.

Теперь храм действует. Захожу как-то раз туда недавно. Светло, красиво, высокий резной иконостас под стиль барокко. А слева — придел во имя святого преподобного Ефрема Сирина.

Вот как неожиданно посреди Петербурга встретился нам Мар Афрем! Здравствуйте!

— Мир ти! — (что-то вроде: «Шлэма лэхон») слышим мы в ответ по-древнесирийски.

— Радуйся! Хайре! — мы ему по-гречески.

— Сальве! — он нам по-латыни.

В общем:

— Слава тебе!

Правдой вооружайся и ничего не бойся.

Как в пустыне Господь обманщику не поддался.

Бог дал силу всей твари; всё Им живо, что живо.

Дунул Духом — примите! — и Церковь в нас ожила.

Растёт корнями в небо, и никто не отрубит.

Сквозь смерть прорастает, пока ангел не протрубит[33].

Это Великий Ефрем вышел из сумрака алтаря и говорит нам стихами, а мы записываем. Может быть, что-то неправильно поняли, тогда извините.

Вообще-то, в нас давно свербит и трепыхается один вопрос. Надо бы задать его преподобному Ефрему, вот и случай представился, но мы робеем.

А недоумение наше вот по какому поводу.

Почему всё-таки Адам и Ева съели запретный плод?

Каков, так сказать, механизм этого выбора?

Змей змеем, но сами-то они что думали, когда решались?

Ведь было же им известно, причём из такого источника, что надёжнее некуда: съедите — умрёте. Всё делайте, а этого не делайте, худо будет.