Утро седьмого дня - [32]

На этом вопросе Пискарёв завис до такой степени, что в итоге самоуничтожился.

Да уж, всё не то, и все мы не те, кем кажемся окружающим и себе самим.

Констатируя этот факт, Гоголь даже переходит на стихотворно-плясовой ритм:

Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!

Это он восклицает так про Невский проспект. Однако ж ясно, что Невский проспект здесь — аллегория, а речь идёт о многом другом.

Вот, видите этот дом-чертог, роскошным фасадом осеняющий улицу Белинского (бывшую Симеоновскую)? Вы думаете, что внутри него великолепие, красота и радость жизни? Войдите и увидите, что там длиннющие коридоры, вековая пыль, обвалившаяся лепнина и тараканы заговорщицки совещаются по углам. А в том самоуверенно сияющем кафе-баре за бешеные деньги подают просроченную рыбу, которую моя кошка не станет есть даже под угрозой голодной смерти. А вон, видите, юноша у барной стойки, с висками, подбритыми нелепо, по моде, и с дебильным узелком волос на темечке — он вовсе не идиот, запивающий безмыслие пивом. В руках у него «Апокалипсис нашего времени» Василия Розанова, и он его углублённо изучает.

Кто он на самом деле?

И кто я, разглядывающий его смешную фигурку в увеличительное оконное стекло давно не существующего трамвая?

Отметим один малозаметный, но важный факт из истории мыслей господина Поприщина. Когда он писал про «я сам не знаю, кто я таков», он ещё не был окончательно, безнадежно сумасшедшим. Он ещё способен был совершать нормальные поступки. И кухарка Мавра, и сослуживцы не шарахались от него, хотя он уже понимал язык собачек. Точка невозврата — тот момент, когда он сказал себе:

— В Испании есть король. Он отыскался. Этот король — я.

Понял наконец, кто он такой на самом деле. И в этот миг рехнулся окончательно и непоправимо.

Почему съели?

Кстати о Василии Розанове, чью книгу штудирует модный мачо в баре. Был такой чудак и газетчик, который много лет в своих статьях дразнил либеральную интеллигенцию, как пацанёнок дразнит деревенских гусей. Который то монархист, то марксист, то проповедник Христа, то идолопоклонник фалла. Который, будучи светлым юношей, женился на видавшей виды сорокалетней стерве, бывшей возлюбленной Достоевского. Ну и так далее. В последний год своей жизни, в восемнадцатом году, он, запрятавшись от революционной стужи в деревянный домик в подмосковном Сергиевом Посаде, окнами на Троице-Сергиеву лавру, выплескивал из себя на бумагу какие-то обрывки мыслей, острые и всклокоченные, как волосы на голове сумасшедшего.

Вот он, скукожившийся, щуплый, прижавшись плечом и щекою к остывающей печке, бормочет на память цитату из Гоголя:

«Камениста земля; презренен народ; немноголюдная весь прислонилася к обнажённым холмам, изредка, неровно оттенённым иссохшею смоковницею. За низкою и ветхою оградою стоит ослица. В деревянных яслях лежит младенец; над ним склонилась непорочная мать и глядит на него исполненными слёз очами; над ним высоко в небе стоит звезда и весь мир осияла чудным светом»[29].

И вдруг, отлепившись от печурки, выкрикивает в безответное пространство комнатки:

— Что-то случилось! Что-то слукавилось! Кто-то из «бедной ясли» вышел не тот!

Пауза. Чуть не захлебнулся воздухом. Рыжеватая бородёнка вздрагивает.

— И стало воротить «на сторону» лицо человеческое… И показалось всюду –

РЫЛО![30]

Бросается к столику, быстро пишет на клочке серой революционной бумаги:

«И куда он ни обращался, видел всё больше и больше, гуще и гуще, одних этих

рыл.

И чем больше молился несчастный

кому — неизвестно…

тем больше встречал он эти же

рыла.

Он сошёл с ума. Не было болезни. Но он уморил себя голодом. Застыв, обледенев от ужаса»[31].

Это Розанов пишет вроде о Гоголе. Но не только. О себе. О революции. И вообще.

Это, собственно, не Гоголь, это он, Розанов, стал под конец жизни видеть вокруг себя одни рыла (в чём легко убедиться, прочитав поздние сочинения того и другого). Правда, надо признать, что этих рыл повылезало в мутно-революционную пору действительно очень много.

Потом, поуспокоившись, засовывает тонкую пачку серых листков в конверт. Он отправит написанное с оказией в Петроград. Конверт с листочками попутешествует по бездорожью Гражданской войны, по разбитым мостовым «столицы союза коммун Северной области» и будет принесён сюда, на улицу, ныне носящую имя Б., злейшего хулителя Гоголя, а раньше умиротворённо называвшуюся Симеоновской.

Вот мы в нашем неторопливом трамвайчике сейчас подъезжаем по улице Белинского к речке Фонтанке, к Симеоновскому мосту. У Гумилёва его космический вагон «прогремел по трём мостам» — «через Неву, через Нил и Сену». И нашей волшебной «пятёрке» тоже предстоит переползти по трём мостам: через Неву, конечно (но это ещё нескоро), а также через канал Грибоедова и здесь, через Фонтанку. Ах да, совсем забыл: ещё через Мойку по Поцелуеву мосту, так что полного соответствия не получится. Впрочем — а вдруг мы минуем какой-нибудь из них неизвестным пока способом? Посмотрим.

Вон, видите, церковь Симеона и Анны. А напротив и наискосок — дом с закруглённым фасадом, на углу Белинского и Фонтанки. Вот к этому-то строению прибьётся конверт с листочками Розанова. Где-то в недрах указанного дома в революционные годы находилась редакция странного издания под названием «Книжный угол». Это такое маргинальное изданьице, то ли футуристское, то ли либеральное; делает его какой-то Ховин Виктор Романович, еврей из Молдавии, литератор и чуть-чуть поэт, чем-то отдалённо напоминающий Лёню Каннегисера. Правда, постарше. Нет, он, пожалуй, на Леонида не очень-то похож, разве только тем, что тоже недавний студент со стихами. А вот одна деталь биографии сближает его с сестрой Лёни, с Лулу. Он, как и она, в конце жизненных странствий попадёт в Освенцим и там исчезнет в жерле печи. Может быть, это с ними обоими сделается в один день и час. Кто знает.