Утро седьмого дня - [19]

Этот потолок — он так же плыл или по-другому?

Я, видимо, начинаю засыпать.

И, засыпая, наблюдаю закрытыми глазёнками комнату — бывшую столовую, почему-то заиндевелую, в морозных узорах, как чертог Снежной королевы. Камин у дальней стены, буфет и шкафы, выстроенные в виде перегородки, широкий, как поле, обеденный стол, люстра в стиле модерн над ним. Вокруг стола на высоких старинных стульях сидят мои близкие — лица их теплы в ручейках света, струящегося из-под абажура. Перед каждым — по тарелочке с голубой каёмочкой. А посередине стола — большое блюдо, и на нём, как кораблик в море, как родничок в пустыне, — кусочек чего-то серого, невнятного… Хорошенько приглядевшись, убеждаюсь, что это хлеб.

Они сидят и молчат.

Несколько мужчин и женщин непонятного возраста и девочка с ними, лет, наверно, десяти. Её косички отбрасывают смешные тени.

Первым оживает мужчина с острыми, внимательными чертами лица. Это же дядя Коля, бабушкин брат. Он ведь умер или скоро умрёт. Я его почти не помню. Мне всего три года.

Николай Александрович, дядя Коля, достаёт из темноты тетрадку, раскрывает её, начинает размеренно читать, скользя глазами по аккуратно разлинованным строкам[18].

Дядя Коля. Понедельник, пятнадцатое сентября тысяча девятьсот сорок первого. Дачное. С восьми часов вечера тринадцатого прекратилось трамвайное движение по всему Петергофскому шоссе. Густые толпы народа шли в обоих направлениях по шоссе, слушая завывания летящих снарядов.

Девочка (это Верочка, моя мама). Вышли из Дачного, взяв курс на Ленинград, на Некрасова. Трамваи не ходили уже…

Дядя Коля (читает). Ночь с тринадцатого на четырнадцатое провёл в щели[19]. Вечером и ночью происходила сильная стрельба. Когда я вышел на двор, была абсолютная темнота. Со всех сторон раздавались удары орудий и взрывы снарядов. Неприятное чувство испуга овладело мною, когда я услышал постепенно нарастающий вой. Я понял, что этот вой производит летящий снаряд…

Верочка. Вдруг раздался оглушительный грохот. Прохожие как-то сжались, кто-то передо мной стремительно бросился на землю, стараясь, как казалось, врасти в неё, найти у неё защиту. «Что это?» — спросила я у мамы. «Обстрел начался, пойдём скорей»…

Моя бабушка Вера Александровна. Со свистом пролетали снаряды. Рвались у Дома Советов и у Нарвских ворот.

Дядя Коля (читает). В Дачном. Спал плохо: тревожила мысль, что можешь быть живым завален в яме. Или придавлен настилом. Успокаивающе подействовал свежий воздух, когда я придвинулся головой совсем к вентиляционной трубе. И вид неба через эту трубу.

Бабушка Вера (брату). Простояли минут двадцать, двинулась дальше. Трамваи не идут. Провода порваны. Видно, что снаряд упал около трамвайной остановки.

Дядя Коля (сестре). Наблюдал воздушный бой над авиагородком. Впервые видел, как немецкие сбрасывали бомбы. Они сбрасывались трижды, где-то над станцией Предпортовая. Была сброшена бомба около плотины графского пруда, находящегося перед нашим домом. Днём непрерывно стреляли зенитки и пушки. В Дачном осталось мало жителей; оставшиеся спешат выкопать укрытия-щели.

Луч, проникший сквозь занавеси, пробегает по ледяному потолку и, превратившись в зайчика, утыкается в дальний угол комнаты, где дверь. Осторожный звук открываемой двери, скрип потревоженного паркета. В слабом свете лучика-зайчика появляется худенькая фигурка подростка. Он замирает, не решаясь ступить далее. Его не заметили.

Да ведь это мой отец, который в Варшаве. Почему он тут? Не понимаю.

Верочка. Я сначала очень боялась обстрелов и бомбёжек. Особенно неприятно действовал воющий звук сирены и гул немецких бомбардировщиков. Жу-у-жу-у-у… Такой сверлящий, угрожающий. Если можно изобразить линией, то выйдет так (показывает рукой волнистую линию). Наш истребитель — звук более высокий (изображает в воздухе пилу).

Дядя Коля снова принимается читать, упрямо склонив голову. А пока он читает, мальчик у дверей как бы оттаивает, смелеет, потихоньку обходит комнату, с любопытством разглядывает книги в шкафах, посуду сквозь буфетные стёкла и прочие диковины.

Дядя Коля. Двадцатое сентября. В понедельник предполагал спокойно собраться и поехать на велосипеде в город. Прошло не более получаса, как начался обстрел, кажется, шрапнелью. Я прилаживал багаж, когда услышал свист, а затем разрыв снаряда и частые удары по листве деревьев и фасадной стенке… Полил сильный и тёплый дождь. По шоссе происходил отход частей Красной армии. Всё оно было забито повозками, танками, автомобилями. У больницы Фореля образовался затор благодаря надолбам, которые уже установили на самом шоссе. На земле валялись трамвайные и телефонные провода. По трамвайным путям двигался поток народа в обоих направлениях. Асфальт покрылся толстым слоем жижи из глины и навоза.

Бабушка Вера. Неспокойно. Слышны снаряды. Тревожно на сердце. Доехала до Московского вокзала. Пошла по Греческому проспекту. Около школы стоят трамваи. Темно, грязь. Только успела завернуть под арку нашего двора, как раздался разрыв, посыпались стёкла. С ужасом думаю о маме и Верочке — живы ли? Взбегаю по лестнице — ещё разрыв. Мама и Верочка стоят в коридоре. Уже часа два — обстрел района.