— Ты и есть бессердечный, — напомнил себе Рэнд. Тем не менее, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал наверх и постучал в дверь.
— Я хочу побыть одна.
Вот вам пожалуйста! Предельно ясно. Только похоже, что она плачет. Рэнд постучал сильнее.
— Уходи!
— Челси, я на минутку.
Не получив ответа, он открыл дверь. Она лежала на постели, яростно вытирая лицо, словно надеясь стереть следы слез. Единственное, что ей удалось, — размазать нарисованные брови, соединив-таки их воедино. Даже не будучи экспертом по переживаниям, Рэнд понял, что лучше не упоминать об этом. Присел на край постели.
— Ну что ты? Переживаешь из-за того парня?
— Вовсе нет! Все потому, что меня заперли на ферме, потому, что я пропустила назначенную вечеринку, а все думают, будто я в больнице!
— Лжешь.
— Откуда ты знаешь?
— Я играл с тобой в покер. Так трудно сказать правду?
— Кто бы говорил, мистер Пожиратель жуков! Конечно, я все тебе должна рассказать, а ты мне — ничего.
Минуту он колебался. А потом разглядел в ее глазах выражение горького одиночества, вроде бы несовместимого с водоворотом жизни, вечно ее кружившим.
— Что бы ты хотела узнать?
— Все.
Он услышал упрямство в ее голосе. И капитуляцию — в своем.
— Ну, может, не совсем все, — испуганно поправилась она.
— Я — постановщик порнографических фильмов, — сказал Рэнд.
Ее глаза широко раскрылись.
— Шучу. — И вдруг он обнаружил, что рассказывает ей о вещах, которые не предполагал рассказывать никому. О том, каково расти в вечных переездах, в разных частях света. О новых школах, о том, как становился все осторожнее в своих привязанностях. О том, как эти переезды вконец измучили его мать и как она покинула их.
Об уроке, усвоенном от отца, — «долг превыше всего», и от матери — «никогда не верь столь расплывчатому понятию, как любовь». Рассказал, как пошел по стопам отца, став военным, и как его выделили за способности к языкам. Рассказал, как его жизнь подчинилась тайне, стала кочевой и непостоянной. Как ему нельзя было впускать в нее других людей.
— Впрочем, — добавил Рэнд, — впускать к себе других у меня так и так получалось неважно.
А потом рассказал о своем последнем задании — внедриться в предполагаемое гнездо террористов, деревню на другом конце земного шара. По легенде он был учителем от одной организации международной помощи. Рассказал Рэнд и о том, как буквально влюбился в благородных людей и их древнюю культуру, мучаясь от необходимости вести двойную жизнь.
— Я нашел себя. Нашел место, где нужен. Мне нравилось учить. Те люди стремились учиться и желали того же, что и другие, — более достойной жизни для своих детей. Те дни можно назвать лучшими в моей жизни. — Некоторое время он молчал, вспоминая, и был благодарен Челси, не торопившей его. — Оказаться под подозрением стало почти облегчением.
Его бросили в тюрьму, где он провел без суда восемь месяцев, что, учитывая суровость тамошних законов, можно считать везением.
— Ирония в том, что я узнал людей так, как не думал даже узнать. У моего товарища по камере был другой цвет кожи, иная религия, язык. Но Рафик стал мне роднее брата. В месте, изначально отвергающем возможность смеяться, мы смеялись… И выжили благодаря друг другу. А потом этот взрыв, устроенный специальной группой, посланной за мной. Я едва выжил. — Он дотронулся до шрамов на лице. — А Рафик не сумел…
Они помолчали.
— После я был в очень плохой форме, и не только физически. Я погрузился во мрак, который не могу и не хочу тебе описывать.
Ее рука сжала его плечо — прикосновение сродни глотку прохладной воды после долгого перехода по пустыне.
— Когда Кэм связался со мной относительно этой работы, сначала я сказал «нет». Но он настаивал, и я понял, что мне бросают спасательный канат, дают способ выбраться из мрака. Я подумал, что работа будет приятной и легкой, совершенно не напоминающей о мире, который я знаю.
— И?.. — спросила она хрипло.
— И она действительно оказалась совсем другой. Но приятной и легкой? — Он фыркнул. — Тому, кто с тобой связался, мало не покажется.
Оба затаили дыхание. Она пересела ближе и взяла его лицо в ладони. Провела пальцами по шрамам.
— Ты такой красивый…
— Как ты можешь трогать шрамы и говорить нечто столь абсурдное?
— С первой же минуты, как я увидела тебя, я не видела шрамов. А только силу.
— Прекрати, Челси!
— Не хочу. — Ее губы нашли его изуродованную щеку, коснулись ее.
Он обхватил ее запястья и отодвинул от себя, но понадобилась вся его сила воли, чтобы отказаться от предложения ее рук, ее глаз и ее губ.
— Я не могу допустить этого здесь, — произнес Рэнд с усилием. — Ты знаешь, что не могу.
Она посмотрела ему в глаза, потом нехотя кивнула.
— Знаю. Ты перестал бы быть собой. Но ты не лишишь меня остального?
— Не знаю, о чем ты, — пробормотал он, хотя отлично знал.
— Зато я знаю — с твоей стороны было бы неэтично воспользоваться ситуацией… в смысле физических отношений. Я понимаю.
— Вот и хорошо, — прохрипел он.
— Но ты не лишишь меня остального? Будешь смеяться со мной? Захочешь узнать меня? Услышать мои секреты?
— Челси…
— Если ты скажешь «нет», ты уволен.
— Опять? Слушай, если в Голливуде откроется вакансия комика, ты могла бы…
