Утро моей жизни - [9]

— Скотина по глазам хозяина видит, с душой он за ней ухаживает или нет, — сказала мама и вспомнила притчу.

Давным-давно одна женщина откармливала двух овец, свою и чужую. Через малый срок её овца начала тучнеть, а чужая оставалась худой, хотя кормили их одинаково.

«Что с тобой?» — спросил худую овцу человек, знающий язык животных.

«Эта женщина, прежде чем спать лечь, смотрит на свою овечку», — обиженно ответила та.

С тех пор и пошла поговорка: «Взглядом хозяина скотина жажду утоляет».

Нуртэч смеялась и говорила: — Значит, овечка дедушки Ходжамурада останется худой.

Но овцы были одна к одной. Обе норовили лечь, потому что еле носили курдюки.

Сказки бабушки Садап

Мы вернулись в село, и мама снова стала работать в поле. Хлопок к тому времени был уже снят, остались только нераскрывшиеся коробочки — куре́к. Собирать его и ходила мама, а нас отправляла к Нургозель.

Наша воспитательница осталась верна своему правилу: несмотря на холод — стояли последние дни осени, — с утра пораньше выгоняла нас на улицу. Мы садились с подветренной стороны мазанки, на солнышке, и ждали, чтобы воздух нагрелся. Только с полудня, когда становилось теплее, начинали свои игры.

Пожалуй, пора рассказать о товарищах по играм, о ребятишках, за которыми «смотрела» Нургозель.

Кроме нас, приводили к ней Знеджа́н, девочку четырёх лет, по прозвищу Рёвушка. Щёки у неё были вровень с носом, глаз почти не видно; чуть что — она принималась плакать, за это и получила прозвище. Отец её, как и каш, ушёл на войну, мать, Солтангозе́ль, была стройной молодой женщиной с гранатовым румянцем на лице. Про неё говорили, что в колхозе она работает за двоих, но в доме своём не может навести порядок.

Замуж она вышла перед войной. Солтангозель каждый день утром и вечером ходила за водой мимо дома Акы́, и он всегда был тут как тут, у окна, встречал и провожал её взглядом. Когда Солтангозель хотели выдать за кого-то, она заявила отцу с матерью: «Выйду только за Акы». Родители не стали ей перечить.

Овез был ровесником Нуртэч или на год постарше. Выдумщик, каких свет не видел. Его буйная фантазия не знала удержу. Даже рассказывая о том, что случилось на самом деле, он ухитрялся все так переиначить, что становилось похоже на сказку. Мы слушали его разинув рты. Мы вообще были во всём ему послушны.

За Овезом хвостиком бегала его сестрёнка Хурма́. Ещё у нас были друзья Агамура́д, Аннабиби́ и Джема́л. Из всех только у Аннабиби отец остался дома: туберкулёзный.

Выдался особенно холодный ветреный день. Мы нахохлившись сидели под стеной. Слышно было, как в доме Нургозель гудит затепленная печь.

Вдруг Овез предложил:

— Можно поджечь тростник и погреться.

— Надо спички раздобыть, — сказал Агамурад.

— Уже сделано, хан.

Мы побежали к арыку. По утрам выпадал иней, поэтому тростник был сырой, поджечь его долго не удавалось. Наконец он загорелся, пламя взметнулось к небу. Мы отодвинулись подальше и только руки протягивали к огню.

— Палёным пахнет, тряпкой горелой? — закричала вдруг Нуртэч.

Мы стали осматривать свои халаты и обнаружили, что тлеет пола новенького стёганого халата Энеджан. Девочки стали плевать на горелое место и тереть его, а Энеджан заплакала.

— Вечером мама увидит и побьёт, — говорила она и лила, лила слёзы.

Целый день мы её успокаивали и утешали.

Как-то утром Нургозель сунула в руки моей сестре ведро и велела сходить на склад.

— Там будет дядя Силап, он кое-что тебе даст. Возьмёшь и принесёшь сюда.

Нуртэч пошла. Я за ней.

— А ты куда? — крикнула Нургозель. — Ну-ка вернись!

Ещё чего! И не подумаю.

От нашего порядка до склада с полкилометра. Мы перебрались по мостику через арык, долго шли по узкой извилистой тропинке, потом по широкой прямой улице и наконец оказались в центре села. Здесь разместились правление колхоза, сельсовет, склад и школа. Вокруг школьного здания с криками носились ученики: была перемена.

Силап взял у нас ведро, потом вынес завязанное поверху красным платком. Ведро сделалось тяжеленным. Мы потащили его вдвоём, но всё равно через каждые пять шагов останавливались передохнуть.

— Давай посмотрим, что там такое, — сказала Нуртэч во время очередной остановки.

— Давай! — обрадовалась я, потому что изнывала от любопытства.

Нуртэч зубами развязала узел платка. В ведре, наполненном до краёв, был тошап. Тот самый тошап, который мы, обливаясь по́том, обдираясь о колючку, варили летом, уверенные, что его как премию будут давать лучшим сборщикам хлопка. Перед глазами у меня появилась мама. Согнувшись в три погибели, тащит ока мешок с арбузами. А Нуртэч сидит на корточках перед очагом и набивает его колючкой. Лицо у неё серое от пота и золы. А старая Огульбостан скоблит и скоблит до ломоты в плечах арбузную мякоть…

Мы обмакнули в тошап пальцы и облизали. Какой он сладкий!

В гости к Нургозель приехала сестра. Нургозель угощала её нашим тошапом. В этот день мама и другие работали недалеко от дома, поэтому воспитательница не выгнала нас на улицу, пока не потеплело. Сестра пила чай, а Нургозель подошла к окошку, увидела женщин в поле и говорит:

— Вах-эй, как они не помрут от такой работы…

Сестра удивлённо взглянула на неё.