Утренняя звезда - [21]

— Нельзя! — сказал мальчик серьезно. — Дедушка Антип заругает.

— Ничего. Бегай! Вот игрушек нет у нас.

— А это что? — Егорушка указал на серебряную шкатулку.

— В самом деле, я и позабыл… Это, дружок, штука преинтересная!..

Сумароков завел механизм ключиком, нажал рычажок. Крышка отскочила, послышалась мелодичная музыка, со дна шкатулки появились две фарфоровые фигурки: мужская, в голубеньком кафтанчике, и женская, в розовом платье с кружевцами. Фигурки задвигались в танце, церемонно раскланиваясь и приседая.

Мальчик глядел, разинув рот.

Музыка умолкла, фигурки исчезли, крышка захлопнулась.

— Забавно? — улыбнулся Сумароков. — Хитрая штука, иноземная!

Егорушка не отрывал глаз от волшебного ящика.

— Приходи сюда по утрам, я заводить ее буду. Самому тебе нельзя, еще мал… Приходи, не бойся! Еще книжки буду тебе читать. Грамоты ведь не знаешь?

— Дядя Ваня показывал, — сказал Егорушка. — Аз, буки, веди, глаголь, добро, есте… — Он остановился.

— Изрядно! — похвалил Сумароков. — Теперь дальше будем учиться.

— А дядя Ваня не приедет больше?

— Пожалуй, что нет. Обиделся на нас с тобой дядя Ваня.

Мальчик с удивлением взглянул на барина…

С тех пор Егорушка каждое утро являлся в кабинет. Сперва был урок грамоты, потом Александр Петрович читал вслух басни и притчи — собственные или переведенные с французского. Покончив с просвещением, Егорушка принимался за игру: то забавлялся со шкатулкой, то, усевшись на пол, возился со всевозможными безделушками.

Сумароков сидел тут же, за столом. Из кабинета слышались веселые восклицания и смех. Дворовые умиленно улыбались.

Однажды утром Сушков рассказал об усмирении бунта в имении Нащокина.

— Молодцы солдатики! — с удовольствием говорил он. — Всыпали по пятьдесят горячих каждому, а пятерых главных злодеев с собой увезли… Надо полагать, в каторгу сошлют. Теперь во всей округе тихо будет. Присмиреют, сукины дети! Так что, сударь, можете не сомневаться. Уплатят наши сивцовские все, что с них спрашивается.

Сумароков задумался… Вошел Антип, доложил, что в сенях дожидается Кузьма Дударев, просит допустить его к барину.

— Пусть войдет! — разрешил Сумароков.

Кузьма переступил порог, низко поклонился, подал барину сложенный лист бумаги.

— Иван Лексеич велел вашей милости передать… Довез я их до Серпухова, а там просил знакомого купца далее доставить.

Сумароков развернул бумагу.

«Милостивый государь Александр Петрович! — говорилось в письме. — Невозможно мне было после услышанного оставаться под кровом вашим. Решил я отправиться в Москву, тем паче, что надобно мне к делу моему спешить. Однако злобы против вас не таю, ибо знаю, что сердцем вы добры, а ежели в гневе иной раз сотворите несправедливое, после терзаетесь. Только тем огорчен, что, не раз порицая спесь барскую, сами от нее еще не избавились. На кого же уповать, коли даже просвещенные и великодушные люди из благородного сословия одержимы сим пороком? Впрочем, верьте: почитаю вас по-прежнему, как писателя отличного и отменной честности человека. Ежели приведет бог свидеться, найдете во мне преданного друга, каким был всегда. И театру вашему готов помочь по мере сил моих. А сироту Егора, знаю, вы не обидите. Остаюсь покорный вашего благородия слуга Иван Ерменев».

Сумароков сложил письмо, спрятал его в ящик стола и, отвернувшись, украдкой вытер глаза.

— Ступай себе, Николай Матвеич! — обратился он к управителю. — А мужикам объяви, что челобитную их я уважил. Ничего с них до будущего года не причитается.

Сушков попытался что-то возразить, но Сумароков сердито махнул рукой. Управитель, пожав плечами, удалился.

— А ты чего дожидаешься? — спросил он у Кузьмы, по-прежнему стоявшего поодаль.

— Вот какое дело! — заговорил Кузьма. — Знаю, нужда у тебя в деньгах. А мужики наши платить боле не в силах. Да ты вот и сам верно рассудил — снял с них недоимку… Коли желаешь, батюшка-барин, возьми у меня деньжонок. Тыщи две! Вернешь через два года. Ну и, конечно, прикинешь малость, сколько будет твоя воля… Вот и весь сказ!

Александр Петрович помолчал.

— Затея недурна! Изволь, возьму у тебя деньги, через два года обернусь да верну с прибылью. Рубликов сто барыша получишь… Сейчас расписку напишу.

Кузьма замахал руками:

— Господи Иисусе! Что ты, барин? Разве мне слова господского мало?

— Стало быть, поладили… Спасибо тебе, Дударев, ступай с богом!

Поклонившись в пол, Кузьма вышел.

— Ну, Егор! — весело воскликнул Сумароков. — Скоро покатим с тобой в Москву, с дядей Ваней мириться.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Тяжко было в Москве в сентябре 1771 года. Моровое поветрие бушевало по-прежнему, жители мерли сотнями ежедневно. Лавки, мастерские, рынки опустели, к чуме присоединился голод. Домовладельцы выселяли жильцов, опасаясь заразы. Найти другое жилье было почти невозможно: никто не хотел пускать в дом посторонних. Толпы бездомных наводнили московские улицы. Пробавляясь случайной и скудной милостыней, они ночевали под открытым небом: кто на охапке сена, кто прямо на земле. Тут же и помирали — не от чумы, а от истощения или простуды, и фурманщики увозили их вместе с зачумленными.

В народе росли злоба и отчаяние. На бойких местах постоянно толпился простой люд, раздавались гневные речи. На чем свет стоит бранили приказных, стражников, попов, лекарей. Доставалось и самой государыне.