Утренняя звезда - [23]

Толпа устремилась вверх по Варварке, к Кремлевской стене.

* * *

Верстах в двадцати от Москвы Ерменева задержали на карантинном посту. На этот раз не помогла и бумага из Петербургской академии…

— Какие нынче в Москве художества! — пожал плечами офицер. — Придется вам, сударь, воротиться…

Пока Ерменев препирался с неумолимым стражем, к заставе подкатила забрызганная грязью карета. Из кареты вышел мужчина в дорожном плаще и направился в помещение гауптвахты.

Постояв некоторое время в стороне и прислушиваясь к спору, он спросил:

— Уж не господина ли Ерменева вижу я перед собой?

— Да! — откликнулся изумленный живописец. — Я точно Ерменев… А вы?

— Дайте срок, объясню. — Незнакомец протянул офицеру какой-то документ и сказал: — Господин Ерменев поедет со мной в Москву по служебной надобности.

Офицер замялся.

— Можете не опасаться! — заверил незнакомец. — Мы вместе отправимся к его превосходительству генералу Еропкину. Ежели угодно, могу подтвердить письменно.

— Было бы желательно, — сказал офицер.

Незнакомец присел к столу и набросал несколько строк на листе бумаги.

Офицер прочитал, спрятал бумагу в ящик и крикнул в окно караульному:

— Пропусти двоих с кучером!

— Долгонько же заставили вы себя дожидаться, сударь! — шутливо сказал незнакомец, когда карета тронулась.

Ерменев с удивлением поглядел на него.

— Предупрежден был письмом о вашем приезде месяца три назад, — пояснил тот. — А вас все нет да нет, словно в воду канули…

— Кто же предупредил? — еще больше удивился художник.

— Господин Баженов.

— Так он знаком вам? Позвольте же узнать, с кем имею удовольствие беседовать.

— Каржавин Федор, Васильев сын. Служу в кремлевской экспедиции архитекторским помощником второго класса.

— Вот как! — обрадовался Ерменев. — Стало быть, мы с вами собратья?

— Слишком много чести, — вздохнул Каржавин. — Художества люблю, иногда балуюсь карандашом и даже красками, для удовольствия… Однако мастерству этому не обучался. А в кремлевской экспедиции исполняю другие обязанности. Сами знаете: для зодчества необходимо многое, что художнику не под силу. К примеру, наем рабочих людей, доставка камня, леса, извести и прочих материалов. Этим и распоряжаюсь. А прежде подвизался на ином поприще…

Не дожидаясь расспросов, Каржавин стал рассказывать о себе. Отец его, Василий Никитич, богатый петербургский купец, был человек образованный. Когда сыну минуло семь лет, Василий Никитич взял его с собой в заграничное путешествие. Побывали они в Данциге и Пруссии, потом отправились в Лондон. Оттуда Василий Никитич возвратился в Россию, сына же отправил в Париж, на попечение своего брата, Ерофея.

О дяде Каржавин говорил с благоговением:

— Великого ума человек Ерофей Никитич… Поистине кладезь знаний! Уехав из России по торговым делам, сперва жил в Польше, но потерпел жестокую неудачу и почти вовсе разорился. Тогда он переселился в Париж и посвятил себя науке. Труды его по древней истории российской, а главное — по особенностям нашего языка в сравнении с языком греческим и славянскими наречиями получили похвальные отзывы знаменитых французских ученых… Мечтаю я, — добавил Каржавин, — завершить то, чего не успел закончить дядюшка: выпустить в свет большое сочинение. Только времени не хватает и денег.

— Странно! — заметил Ерменев. — Неужели, имея состоятельного родителя, вы испытываете нужду в деньгах?

— Произошла у меня с батюшкой размолвка… Способствуя моему образованию, он стремился подготовить себе достойного наследника. По его мысли, российское купечество лишь тогда сможет успешно состязаться с европейским, когда вооружит себя познаниями в географии, навигации, математике и иноземных языках… Ну, а я не намерен оставаться простым купцом. Мечтаю о большем… Отсюда начались наши несогласия. Пришлось расстаться с отеческим кровом и кормиться собственными трудами.

Каржавин рассказал, что в Париже он учился сперва в коллеже Ликсие, потом в университете, а возвратился на родину шесть лет назад.

— Позвольте, — прервал его Ерменев. — Каков же ваш возраст?

— Рожден в лето тысяча семьсот сорок пятое, учение закончил на двадцать первом году.

— Значит, мы почти ровесники, — заметил Ерменев. — Только годом вы меня старше.

— По возвращении я поселился под Москвой, в Троице-Сергиевой лавре. Приняли меня в тамошнюю семинарию учителем французского языка.

— Отчего же вы променяли педагогическую деятельность на чиновничье прозябание? — воскликнул Ерменев.

Каржавин развел руками:

— Как вам сказать… Во-первых, прискучило. Изо дня в день долбить в классах французскую грамоту.

«Непоседлив!» — подумал Ерменев.

— …К тому же и содержание учительское скудно. Ни награждений, ни повышений в чине…

«И, кажется, небескорыстен, — добавил про себя художник. — Но человек прелюбопытный!»

— Возвращаясь из Европы, — продолжал Каржавин, — свел я знакомство с Василием Иванычем Баженовым… Вместе путешествовали. Он-то и пригласил меня на нынешнюю мою должность. Что ж, подумал я, для любознательного человека в каждом деле найдется польза… Принялся прилежно изучать зодческое искусство, прочитал много трактатов по архитектуре на латинском и французском языках. Явились у меня по этому предмету и некоторые собственные мысли… — Вдруг Каржавин спохватился: — Да что же это я все о собственной персоне распространяюсь. Расскажите-ка лучше, господин Ерменев, что такое с вами приключилось и где изволили скрываться.