Утренняя заря - [94]

— Ну? Что же дальше? — торопил его Машат.

— А дальше то, что у меня не только уши, которые слышат, но и котелок, который варит. Вот сразу же после речи кардинала я и сказал отцу, что, мол, пруд недалеко, а на дворе ночь. Чего ждать? Аплодисментов или воззвания с неба, что ли?

— Как это прикажете понять?

Младший Холло снова наполнил рюмку, выпил и медленно, с расстановкой, словно развивая какую-то научную теорию, стал объяснять:

— Поначалу все шло хорошо, все, как вы предложили. Я говорю, господин старший нотариус, об аресте Форгача. А дальше? Скажите мне, пожалуйста, зачем понадобилось разводить с ним антимонии? Дать ему раз в рожу — и вон отсюда! Пока он верховодит в кооперативе, мы и шевельнуться не можем, потому что это ленивое стадо свиней из Дожа только его признает своим свинопасом. О Пале Дьере, самом главном коммунисте, я уже и не говорю, потому что лопаюсь от злости при одной только мысли о нем. А ведь мы, — тут Холло засмеялся коротким, нервным смешком, — в детстве вместе играли. Может, именно поэтому я его и не переношу, не забыл, что он — батрацкое отродье и для него счастье быть подмастерьем у кузнеца. А я, дурак, еще почтение ему оказал: в день его приезда влез в воскресный костюм, побрился и пошел к нему в гости. Подумал: ведь секретарем послали его к нам, коммунистическим начальником… «Послушай, Палчи, — сказал я ему, дурак я этакий, — в кооперативе есть столярная мастерская. У меня есть диплом — я ведь технолог по дереву, техникум окончил, если помнишь». А Дьере строит из себя простачка. «Ну и что?» — спрашивает. «А то, — отвечаю я ему, — что ты скажешь, если мы поженим мой диплом и твою мастерскую?» — Младший Холло помолчал, вздохнул, почесал затылок, затем с горькой усмешкой повернулся к Машату, внимательно слушавшему его: — Как вы изволите думать, что он мне ответил?

— Не представляю себе.

— Что я, мол, ошибаюсь: он приехал домой секретарем, а не сводником. Если бы не отец, плюнул бы я на него, до того он стал мне противен.

— Простите, но я не совсем понимаю, на что он намекал, — сказал Машат. — Не обижайтесь, но, возвращаясь к теме нашей беседы, я не могу уразуметь: какие выводы вы делаете из программного заявления кардинала?

— Единственное и самое логичное заключение, господин старший нотариус. Как в библии сказано: «Порази пастыря, и стадо его разбредется». — Младший Холло опять опрокинул рюмку в рот и стал играть с ней, любуясь оставшимися на дне капельками. — Сегодня ночью надо с ними покончить, — сказал он. — С обоими — и с Дьере и с Форгачем.

Машат вытаращил глаза:

— Вы так считаете?..

— Да, именно так. Люди для этого у нас есть. Сначала покончить с ними, потом — в пруд!

Машат почувствовал, как его затошнило. Он с трудом удержал обильную горькую слюну, вытащил носовой платок и стал вытирать пузырьки, появившиеся у него на губах.

— Господи боже! — взвизгнул он. — И… и кто может пойти на такое страшное дело? Неужели вы?

— К черту! — поморщился младший Холло. — До этого я еще не дошел. Дымный сделает… Говорит, что пороком сердца не страдает. У него есть опыт. Сапоги свои и брюки он и добыл таким образом во время облавы в Будапеште, на улице Пратер или где-то там еще… Да и зол он, так зол, что его чуть кондрашка не хватает, едва только он слышит это слово — «Дожа». И неудивительно, высоко взлетел — низко пал. А тут еще женщины, бабы из Дожа, не пожалели для него ногтей. Рожа у него теперь такая, будто он с кошками ночевал. Так вот, Дымный обделает все, что надо. Договорились?

Машат никогда за все время своей богатой событиями деятельности не попадал в такое мучительное положение. После неудач, последовавших за первоначальными успехами, он, учитывая создавшиеся условия, решил, что самой лучшей политикой будет политика выжидания. Во всяком случае, он находится на месте, на своей земле. Никто не может оспаривать его приоритета и законной непрерывности в стаже старшего нотариуса. Все остальное — дело центральной власти в Будапеште. Если будет создано подлинное национальное правительство с западной ориентацией — а в этом не может быть никакого сомнения, потому что образование такого правительства, сознательно или нет, подготавливает сам Имре Надь, — то село М. не может остаться каким-то упорно сопротивляющимся коммунистическим островком в стране, где уже нет коммунистической партии. Необходимо только терпение. Время работает не на Дожа, а на него, Машата. После речи Миндсенти его надежда превратилась в самодовольную, ликующую уверенность. Поэтому Машат и не мог трагически относиться к тому, что произошло с национальными гвардейцами на кооперативном дворе. И вот теперь этот безголовый, ослепленный своими личными страстями парень приходит к нему и хочет, чтобы он стал судьей в вопросах жизни и смерти, чтобы вопреки своим убеждениям присвоил себе права независимого венгерского суда.

— Послушайте, дорогой! — как можно дипломатичнее начал Машат. — То, что вы говорили по поводу стада и пастуха, в основном верно. С этим можно согласиться. Но вот насчет того, чтобы «покончить», как вы изволили выразиться, — это уже гораздо проблематичнее. Это, если к тому имеются законные основания, входит в компетенцию суда. Мы, национальный совет, как орган власти можем, как мне представляется, только арестовать, взять под стражу, но не больше.