Утренняя заря - [42]

Джип остановился, с визгом затормозив. Переводчика в машине нет, но Кутрович и сам может объясниться на ломаном русском языке, не зря же он два года провел в батраках в Забайкалье. Он жестикулирует и кричит:

— Трук-трук, р-р-р! — Так он изображает тарахтенье трактора.

И вот уже майор весело смеется, похлопывает его по плечу и жестом показывает Андрашу, что все в порядке. Машина трогается и несется на станцию, подняв дорожную пыль.

«Это дело тоже сделано», — думает Бицо. Он готов дать голову на отсечение, что к вечеру Кутрович действительно представит ему трактора.

Однако откуда же он узнал про цистерны с бензином и маслом?

Все равно!

Правильно, что он, Кутрович, обратился к майору Горкунову. Отец не заботится о сыне так, как заботится об их районе этот сердечный сибиряк с пшеничными волосами.

— Прирожденный коммунист, — говорит про него старый Бицо.

А мать Андраша считает несколько иначе:

— Слушайте-ка, никак я не пойму, как такой сердечный, славный, невероятно добрый человек может быть неверующим.

И сам Андраш Бицо никак не может понять того, как это майору удается разговаривать с венграми, обсуждать с ними самые разные проблемы, понимать их, а ведь по-венгерски-то он не говорит. Как, от кого он узнал, например, что в архиве герцога хранятся древние печатные издания — инкунабулы? Ведь начал же он вдруг расспрашивать Андраша о них, причем, раскрыв блокнот, он хотя и с трудом, по буквам, но назвал имена Сильвестера Эрдеши и Иштвана Мадьяри.

А уж о фресках — о гордости рыцарского зала замка — лучше и не говорить. Он с ходу сделал грамотное искусствоведческое заключение и даже рискнул высказать предположение, что художник, создавший батальные сцены на потолке, — представитель венской школы.

Ну это еще куда ни шло, это можно объяснить тем, что у русского народа вообще душа артистическая. Видимо, есть у него чутье, есть способность понимать, ценить и любить культуру других народов.

А ведь что было потом? Горкунов предложил, когда наступит мир, создать в рыцарском зале и примыкающих к нему комнатах сельский музей.

— Вот-вот! — с трудом выдавил из себя Андраш, вспомнив, что и он думал о чем-то подобном, когда его привезли в замок со строительства моста. — Музей — вещь хорошая, прекрасная, — сказал он, — но где взять экспонаты?

— Видите ли, дружок, — заговорил майор, держа его за локоть и водя за собой по комнате. — Главное — заложить основу, начать дело. Если бы я, предположим, был тут секретарем райкома, то предложил бы вашему сельскому руководству сначала собрать у народа старый, вышедший из употребления сельскохозяйственный инвентарь, который сейчас валяется на чердаках, в погребах и сараях. А его немало наберется. По состоянию пашни, по тому, как выглядят ваши крестьянские дворы, можно сделать вывод, что здесь, на берегах Рабы, сельскохозяйственная культура очень древняя и очень развитая… Когда же лет через десять — двадцать народ будет повсюду пахать тракторами, убирать урожай комбайнами, то-то будет поучительно посмотреть, какими орудиями труда добывали себе хлеб насущный ваши предки — крепостные и батраки… Остальное же, вклад государства, будет уже только дополнением к этому. У этого уж есть, так сказать, свой официальный путь…

А что увидел Андраш в углу кабинета Горкунова вчера, когда пришел к нему обсудить пуск электростанции? Там лежали несколько сельскохозяйственных орудий и домашняя утварь, которым он и названия-то не знал.

Счастье еще, что тут же, в соседней комнате, находился Кутрович, обсуждавший вопрос о лошадях с заместителем Горкунова. Выяснилось, что Горкунов, посетив в П. Кесеи, нашел там отличный кузов для зерна, плетенный из соломы, три крестьянских кувшина с узким горлышком, глазурованную посудину для еды с глиняной ручкой, палку с железным наконечником, которой погоняют волов при пахоте, крючковатые вилы для растаскивания стогов.

— Пожалуйста, — сказал он со смехом, — вот мой вклад в ваш будущий музей. — И отвернулся, оставив Бицо изумляться в одиночку, поскольку Кутрович, воспользовавшись случаем, уже приставал к нему со своими вопросами.

Так, мол, и так, что же тут будет, чего добьются получившие землю, когда ни лошадей, ни волов у них нету, не самим же им в плуг впрягаться? А тут по соседству Грац, Штирия, так ведь? А там места ой как лошадьми богатые! Наверняка всех лошадей, которых нилашисты угнали отсюда, они там попрятали. Так пусть майор даст бумагу, документ с печатью, а тогда они втроем — три храбрых, подходящих для этого человека — съездили бы туда и все бы разнюхали.

— А что потом? — спросил Горкунов.

— А потом пусть каждый, у кого в жилах течет молодецкая кровь, поедет туда да испытает свое счастье! — шумел Кутрович. — В конце концов, это наши лошади! У нас их угнали, разве не так?

Майор кивнул серьезно, без тени насмешки над аргументацией Кутровича. Он тут же вынул тщательно хранимую им треугольную печать, которая, по убеждению Кутровича, настолько уважалась русскими солдатами, что ей чуть ли не честь отдавали.

А через полчаса после этого майора видели уже в другом месте — на электростанции, меж шуршащими и трещащими динамо-машинами в застекленном машинном зале.