Утренний свет - [9]

— Сват? — громко, с удивлением переспросила она.

— А я еще ему: какая, мол, у меня невеста, бога с ней гневить…

— Ну? Да не тяни ты!

— «Ну, мне, говорит, и надобна такая…»

— «Такая», — с горечью повторила мать. — А ты не очень-то дешевись, не овцу продаешь. Кто это сват-то?

— Касьяныч, кто же…

Матрена Ивановна легонько всплеснула обеими руками: тоже нашел человека, Касьяныча!

— А жених, поди, того же поля ягода? — сердито спросила она.

— Зачем? Жених как жених… Вдовец, нестарый, в банке служит. Уж если у Клавдии на то пошло, лучше ее сразу прибрать к рукам.

— Под своим крылом пригреть… — протяжно, мечтательно сказала мать, и старик понял, что оба они думают об одном и том же: как, какими силами удержать возле себя последнее дитя?

— Звать, что ли? — спросил он про свата.

Матрена Ивановна молча кивнула, и старик с облегчением перевел дух: окончен трудный разговор, теперь можно улечься на теплую печь…

Он и не подозревал, какая глубокая грусть разрывает сердце матери. Тосковала она равно — о Клавдии и о старом своем муже.

Смутной представлялась ей судьба последней дочери. Да разве сосватаешь ее, строптивую и гордую, за какого-то вдовца? Но что делать, что делать? Пуще всего страшно, если парень, тот самый, о ком поднялись в ней мечтания, посмеется над ней. Бросится она очертя голову на какую ни попадя кривую тропу — гляди на нее тогда, майся! Неужели не хватит горя с теми, старшими детьми?

Диомид влез на печь, укладывается, кряхтит, сейчас сладко уснет. А ведь не знает, что стал дедом, что появился у них, стариков, первый молодой корешок на земле, — не знает и не узнает: нельзя, никак нельзя сказать ему о внучке, ни словечка нельзя сказать.

Старик, может, сам виноват в беде с детьми. Но и жалко его, — шутка сказать, прожили вместе более трех десятков лет, и теперь она даже и вспомнить не могла, какой была в девичестве, до Диомида и до горемычных своих детей…

V

Дни пролетали теперь для Клавдии незаметно, словно во сне. Ей казалось, что они с Яковом живут как счастливые заговорщики, и она уже начинала подумывать: может, это и есть то самое счастье, какого ждала в молодости и так и не дождалась ее мать? Оно пришло к Клавдии до странности просто, незаметно, оно лежало у нее в ладонях, словно белый, смирный, тихий голубь со сложенными крыльями…

Только иногда поднимались неясные сомнения: а любовь ли это? Но она упрямо подавляла в себе тревожные мысли. В аппаратной ждал ее Яков, и она заранее представляла, как он, нерешительно улыбаясь, шагнет ей навстречу. Вечерами они бродили, не очень-то много разговаривая, по дорожной насыпи или в городском парке.

В иную минуту Клавдия ловила на розовом, безбровом лице парня странное выражение трезвой озабоченности или страха, что ли? По-настоящему праздничным, единственным жил в ее памяти только тот вечер, когда они бежали домой из городского сада. Но не сама ли она сказала ему тогда о любви? А он ведь так ничего и не ответил?

И все-таки зачем же было бы Якову лгать, обманывать? Клавдия возмущенно подавляла в себе сомнения. Оставаясь одна, она шла по улицам поселка, высоко подняв голову. По правде сказать, ей очень хотелось встретиться с Павлом и сказать громко, с небрежностью:

«Здравствуйте. Как поживает Анна?»

Когда она думала о Павле, всю ее пронизывала жаркая, мстительная радость. Она готова была простить Якову и тупое его молчание и пресные шутки, только бы не ушла от нее эта возможность — увидеть Павла и бросить ему в лицо: «Ну, как поживает ваша Анна?»

Одним воскресным сумрачным и пыльным вечером Яков и Клавдия встретились в городском саду, около голубой облупленной раковины оркестра.

С поля летел горячий ветер, и сад был наполнен густым, порывистым шумом листвы.

Яков и Клавдия молча побрели по аллеям. Было еще рано, и им встречались только редкие пары гуляющих. Клавдия внимательно вглядывалась в их лица: уж не здесь ли пропадал по вечерам Павел? Где же он, в самом деле? И у нее вдруг тревожно забилось сердце: уж не уехал ли Павел с Прогонной? А она-то…

Почти с испугом Клавдия оглянулась на Якова. Однако и парень вел себя как-то необычно — мял кепку, сбивался с шага… Внезапно он взял ее под руку и заставил свернуть в глухую, заросшую и почти темную аллею..

— Ты чего? — удивленно спросила она, сбоку пристально глядя ему в лицо: в сумеречном свете оно казалось серым, глаза были странно темные и круглые.

Он вдруг шагнул к Клавдии и обнял ее так неуклюже, словно схватил в охапку. Она вздрогнула, хотела крикнуть, но он зажал ей рот своими толстоватыми губами и стал властно отводить назад плечи. Клавдия застонала и упала на колени. Сипло дыша, он старался подломить ее дрожащее тело. Она все поняла, последним усилием высвободила одну руку и, зажмурившись, ударила его кулаком по лицу. Яков от неожиданности сел в траву и судорожно стал приглаживать чуб. Клавдия поднялась, закрыла лицо руками и, увязая в песке, пошла прочь.

Она ни о чем не думала, ничего не понимала. Вокруг смятенно лепетала листва, где-то в глубине сада дрожал тонкий звук флейты, — она слышала все это будто сквозь вату. Сзади захрустел песок. Это шагал Яков. Она отвела руки от лица и заставила себя обернуться. Парень замер на месте в двух шагах от нее.