Утренний бриз - [31]

— Ты, того, — он указал на Трифона. — Бери его и…

Шахтер мотнул головой в сторону двери. Бирич не успел ответить, как Трифона кинулись поднимать Еремеев и неизвестно откуда появившийся Кулик. Трифон застонал. Этот стон острой болью отозвался в сердце Павла Георгиевича. Он задрожавшими руками попытался застегнуть на Трифоне разорванную шубу, но пуговиц не оказалось. Они были вырваны, и на их месте торчали пучки меха. Грузно опираясь на плечи приказчиков, Трифон едва переставлял ноги. Павел Георгиевич шел за ними следом. Что-то мешало ему сосредоточиться. Мысли разбегались, и наконец Бирич понял, что причиной тому — тишина. Необыкновенная, густая, сквозь которую было очень трудно идти. Он резко обернулся и встретил десятки враждебных глаз. Они следили за ним, за Трифоном. Бирича вновь охватила ненависть к этим полупьяным, грязным, оборванным людям. Он закричал:

— Кто посмел поднять на него руку? Ну? Кто?!

— Он же сам полез в драку, — подбежала к Биричу кабатчица. Она торопилась все высказать, прежде чем ее успеет остановить коммерсант. — Кричал, гнал всех, один хотел остаться, — на ее заплывшем лице появилась сальная улыбка. — Наверное, хотел со мной…

— Уйди, ты, с… — угрюмо оттолкнул Бирич Толстую Катьку, и та взорвалась, перешла на визг:

— Не тронь меня, сам старый кобель!

— Уходи со своим щенком, — неторопливо заговорил лохматый шахтер, медленно наступая на Бирича. — Не его надо было, а тебя.

— Ш-ш-ш-то?! — заикаясь, выдавил из себя Бирич. Лицо его налилось кровью, а руки сжались в кулаки. Глаза горели. — Да как ты смеешь?

— Мы все смеем, да не всегда разумеем, — непонятно ответил шахтер. Он был по-прежнему спокоен, уверен в себе и точно не замечал состояния Бирича. — Иди-ка, господин, отседова, покуда беда не случилась.

Бирич ничего не успел ответить: кабак наполнился криками, угрозами, руганью. Кто-то вскочил на ноги, и Павлу Георгиевичу показалось, что сейчас все они набросятся на него… Бирич торопливо выскочил из кабака и с силой хлопнул дверью. Все разом смолкли.

Кто-то спросил лохматого шахтера:

— Чтой-то теперь ждать, Гаврилович?

— А ты уже в портки наложил? — откликнулся Гаврилович.

— Лопатой придется выгребать! — закричал весело маленький шустрый угольщик с плутоватыми глазами.

В кабаке раздался смех, но скоро смолк. Люди понимали, какая угроза нависла над ними. Они не сводили глаз с Гавриловича и, когда он подошел к столу, торопливо потеснились, очищая ему место.

— Все выпивка да выпивка. Из-за нее, подлой, и ревкомовцев проспали.

— А они тебе чего? Братья родные? — высунулся вперед Малинкин, который при появлении Бирича прятался за спинами шахтеров. Он, как всегда, был чисто одет, гладко побрит, На верхней губе багровел бугристый шрам.

— Братья не братья, а люди они были стоящие, — ответил Гаврилович.

— Что верно, то верно, — поддержали его рядом сидевшие шахтеры. — Не для себя старались…

— Бучека жалко, — вздохнул только что балагуривший щуплый угольщик. — Бучека…

Шахтеры приумолкли, вспоминая ревкомовцев, и все сильнее овладевало ими ощущение собственной вины.

Малинкин уловил настроение шахтеров и попытался его изменить. Он напомнил:

— А кто мясо у вас забрал? Кто с копей не пускал на пост?

— Заткни-ка ты свое хайло! — закричал на Малинкина захмелевший чернявый шахтер с пустой левой глазницей и брезгливо добавил: — Блюдолиз господский!

Шахтеры снова зашумели:

— В Совет-то новый из наших никого не избрали! Похоже, что опять коммерсанты к своим рукам все прибрали!

— Рыбин сулил по полтыщи за тонну уголька! — вспомнил кто-то.

— Держи карман шире!

— Струков-то большевик…

— Такой же, как я — поповская дочка.

Постепенно крики улеглись. Кто-то не выдержал и закричал Гавриловичу:

— Чего же ты молчишь, как вяленая кета?!

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Гаврилович, незаметно посмотрев на Малинкина, потом с наигранной веселостью попросил Толстую Катьку, протянув ей кружку: — Плесни-ка чего-нибудь позашибистее. Ты ловка наши дурьи головы заливать.

— Уж ты и скажешь, — закокетничала Толстая Катька, но заторопилась к себе в чулан. Попойка разгорелась. Шахтеры, казалось, забыли и о недавней драке с Трифоном, и о приходе Бирича, и о смене власти. Баляев, которого все звали по отчеству, Гавриловичем, хотя и попросил у кабатчицы крепкого вина, пил мало. Когда Малинкин ушел из кабака, убедившись, что и сегодня ему не добиться благосклонности Толстой Катьки, Баляев встал:

— Други, надо бы земле предать ревкомовцев.

В кабаке стало тихо. Кто-то, сильно захмелевший, возразил:

— Я не могильщик.

— Своих товарищей надо похоронить, — продолжал Баляев. — Какой день тела их собаки грызут.

— Бирича заставить могилу долбить! — крикнул щуплый шахтер, но Баляев строго сказал ему:

— Товарищей хоронят товарищи.

Он вышел из-за стола и, не сказав больше ни слова, взял с полки, где горой лежали шапки шахтеров, свою, аккуратно надел ее. Вышел не оглядываясь. Несколько секунд люди растерянно смотрели на дверь. Потом они шумно повскакали с мест и ринулись следом за Гавриловичем в морозную ночь.

…Елена Дмитриевна остановилась, воткнула палки в снег и облокотилась о них. Ее лицо пылало румянцем, мороз приятно покалывал щеки. Уже давно женщина не чувствовала себя так хорошо. Она на мгновение прикрыла опушенные изморозью ресницы и прислушалась к себе. Как радостно чувствовать себя здоровой, видеть, что ты нравишься мужчинам. Елена Дмитриевна с наслаждением вдохнула чистый студеный воздух, и ей показалось, что она пьет замороженное шампанское. Блэк молча стоял около хозяйки.