Утренние слезы - [103]

Золотой с усмешкой шепчет ей на ухо:

— Это простой обман, Ирина. Купил в хозяйственном магазине обыкновенную пасту, наделал из нее патрончиков и спекулирует. Неужели не понятно?

Ирочка Гринькова бледнеет. С застывшей на губах улыбкой она в упор глядит на Золотого и тихим, удивленно-вкрадчивым голосом говорит ему с придыханием:

— Сейчас же, сию минуту купи этой пасты на три… нет, на пять рублей… Всё купи, что у него есть… Всё, что есть у этого человека, понимаешь? Ну, что ты так смотришь на меня? Хочешь, чтоб я разорвала тебя в клочья? Сию же минуту купи всю пасту. Я буду оттирать пятна… ржавые, чернильные, родимые… всякие… Мне это нужно, понимаешь? — и вдруг выдыхает с угрожающей, неуправляемой уже озлобленностью: — Ты понимаешь меня, босяк! Или оглох?

Ах, как все надоело ей на этом Кавказе.

Не прошло и недели, как она прилетела сюда, а на душе уже такое нетерпение, будто по ошибке она очутилась совсем не там, где должна была провести «эти две недельки», будто ее выбросили по дороге в рай, обманув какими-то обещаниями, и она по глупости поверила людям. А теперь даже хозяйка квартиры с насмешкой смотрит на нее и как бы жалеет втихомолку.

— А чего мне обижаться, — говорит, лукаво поглядывая на нее, тетя Маруся, только что вернувшаяся с работы. — Мне обижаться нельзя. Люди ко мне приезжают разные, каждый со своей прихотью. Где уж тут!

Она стоит на вытоптанном дворике, возле цементной вазы.

— С деньгами-то как? — спрашивает она. — Отдавать тебе деньги-то обратно или как? Договаривались на две недели, а ты вот съезжаешь вдруг. Неожиданно все. Не знаю, что…

— Не надо мне никаких денег. А если письмо на мое имя придет, значит, это от мужа. Вы его не читайте, потому что Юрочка письма пишет те еще! Через каждое слово мат. Это он дурачится, конечно. Но лучше не читайте. Это нехорошо вообще-то… Лучше уж отправьте обратно или сожгите. Да он и не написал мне вообще-то ничего! Это я так, на всякий случай… Ну ладно… Не обижайтесь на меня.

Опять она несется по горной дороге, и скорость пьянит ее и веселит душу.

Хохоча рассказывает она шоферу о своем деде, который утверждал когда-то, что человек состоит из смелости, страха и хитрости. И ей кажется, что шофер глубоко задумался, услышав это, ушел в свои воспоминания, и что-то тайное происходит в его голове, какие-то сопоставления, какие-то «за» и «против» борются в его сознании. Хотя и не забывает он сигналом поприветствовать товарищей, несущихся навстречу ему по извилистой ленте дороги. Короткий сигнал, взмах руки, улыбка, полотняный, парусный шум ветра, и опять серая лента.

Ирочке Гриньковой холодит душу этот обычай, приводит ее в тихий и торжественный восторг, будто не шоферы такси встречаются на нагруженной трассе, а затерянные в пустынном океане корабли приветствуют друг друга сигналами, утверждая жизнь среди мрачных волн.

И чудится, будто только это и нужно было увидеть ей здесь, на Кавказе, за эти «две недельки», которые она так и не догуляла, измученная однообразием: тетя Маруся, Золотой, Артур и опять Золотой… Но все это теперь позади!

Теперь она мчится по крутой горе под нависшими над дорогой скалами, проваливается в угрюмые ущелья, чтоб вновь взлететь на отвесный склон горы и заглянуть в пропасть за белыми столбиками с траурной каймой.

Душа ее летит над пропастью. Наконец-то она дождалась этого мига полета, ради которого словно бы и летела на Кавказ. Летела! Какой же это полет, если ее просто усаживают в мягкое и глубокое кресло, пристегивают ремнями и вместе с сотней таких же, как она, пассажиров поднимают высоко над землей. Разве это полет?

Полет теперь, на этой горной, опасной дороге со слепыми поворотами, глубокими спусками и крутыми подъемами.

Ах, какой лихой шофер! Как он смело ведет машину по краешку дымчатой пропасти! Как тревожно стонет резина на вираже! Как задумчив и чужд суете взгляд человека. Как напряжен его мозг, зорко глядящий на дорогу.

— Ну надо же, как обидно! — кричит она шоферу. — Мой дед ничего этого не знал, и родители тоже не знают. А дед даже представить себе не мог бы, что я вот так… Господи! Как это все удивительно!

…А в Подмосковье воздух уже пахнет грачами. Плоская, разоренная после зимы земля кружится по сторонам шоссе. Желтоклювые грачи поднимаются с обочин. Дорога уже сухая. Какие-то малиново-красные прутья кустов мелькают в частоколе посадок.

Ирочка Гринькова опускает мутное стекло и с азартной улыбкой вглядывается в проясненные березняки.

— Улетала, грачей еще не было. А прилетела — и они тоже тут! Вот чудеса! Я с Кавказа прилетела, — говорит она шоферу. — Там сейчас… ну — лето совсем, можно сказать. Все зелено, все цветет… Вот только что прилетела, а словно бы и не было ничего этого. Но зато шоферы там в горах гоняют! Здесь что! А там, в горах, хо-хо-хо! Издалека посмотришь на шоссе, а оно ниточкой опоясывает крутую горищу, а ты на этой ниточке, над пропастью, со скоростью сто километров в час — куда там канатоходцы! Это все семечки, а там… Нет! Это страшное дело! Я каждый год обязательно на Кавказ… Ну просто не могу без этого… Юрочка мой… это муж мой… привык уже к тому. Он даже и не спрашивает меня — знает, что все равно смотаюсь. Когда угодно: весной или осенью, зимой, летом — это не важно…