Утренние колокола - [2]

В родном доме в Бармене всегда кто-нибудь разговаривал, смеялся, плакал, – слава богу, братьев и сестер у Фридриха было немало, – здесь же – непривычная торжественная тишина приводила его в смущение.

Профессор встал, негромким голосом прочитал молитву, после этого снова все сели и принялись за еду.

– Ты не боишься темноты, Фридрих? – спросил вдруг доктор Ханчке.

– Ну что ты, он же большой мальчик, – проговорила сестра.

– Если тебе будет страшно или приснится дурной сон, звони в колокольчик, он лежит на столике рядом с постелью.

– Благодарю вас, доктор Ханчке, мне страшно не станет.

– Ну-ну, – усмехнулся профессор, – не будь самонадеянным.

В темной комнате все казалось непривычным, необжитым.

И постель тоже была непривычно большой. Сон долго не приходил к нему, может быть от того, что он вслушивался в потрескивание ступеней на лестнице, а может от того, что вспоминался вчерашний вечер в родительском доме.

Лунный желтоватый свет освещал черное распятие над дверью, точно такое же, какое было дома в комнате Фридриха на втором этаже.

Вчера вечером в гостиной, внизу, вместе с мамой, двенадцатилетним братом Германом, десятилетней сестрой Марией они затеяли игру. Каждый выходил за двери в сад, а потом входил, изображая героя сказки или рассказа, а все отгадывали – кого он изображает.

Первая вошла Мария.

Она встала посреди гостиной, смешно надула щеки и показала, как бросает копье. После этого она сделала вид, что швыряет огромный камень, и тут же прыгнула вслед за ним, как бы обогнав камень в прыжке.

– Брунхильда! Брунхильда! – обрадовался Фридрих и прочитал строки из любимой «Песни о Нибелунгах».

Каждый раз, когда приезжал к ним дедушка Ван Хаар, они просили его почитать эту древнюю поэму, и он читал им нараспев старинные стихи о подвигах могучих героев.

– Фред, теперь ты водишь! – обрадовалась Мария.

И сразу лицо ее стало серьезным, она знала, что загадку Фридриха отгадать будет непросто.

Сначала Фридрих хотел изобразить Ахиллеса или Геракла. Но неожиданно для себя придумал другое. В саду у беседки он взял переносной ночной фонарь и вошел с ним в дом.

– Ищу человека! – сказал он, обращаясь ни к кому и ко всем сразу. – Ищу человека!

– Откуда это? – тихо спросила маму Мария. Она надеялась на подсказку.

Мама, конечно, сразу догадалась, что Фред изображает Диогена, чудака с фонарем, древнего греческого философа, но Марии не подсказала.

– Ищу человека! – снова громко сказал Фред.

А в это время из своего кабинета вышел отец. Но Фридрих не заметил его.

Он снова прошелся вокруг мамы, сестры и брата, сидящих в креслах, и громко призвал:

– Ищу человека!

– Лучше бы ты обдумал свое поведение, чем тратить время на пустые забавы! – Голос отца прозвучал неожиданно и поэтому показался еще более резким.

Игра сразу рассыпалась.

– Фонарю и в самом деле лучше висеть на крюке. – Мама попыталась смягчить слова отца.

Фридрих молча вышел в сад.

За час до этого отец поднялся к нему в комнату, увидел приключенческий роман о пилигримах и брезгливо поморщился.

– Дай сюда эту мерзость. Не говорил ли в воскресной проповеди пастор Круммахер о великом грехе перед господом тех, кто читает подобную дрянь!

– Но это же интересная книга! – Фридрих хотел заспорить и дальше, но губы у него задрожали от волнения.

– После ужина до отхода ко сну будешь на коленях испрашивать прощения у господа. Перед этим вот распятием! – И отец показал рукою на распятие, висевшее над дверью.

«Так всегда, – подумал отец, спускаясь по деревянной лестнице вниз, – отругаю его, а потом самому же не успокоиться».

После ужина отец играл на фаготе любимые свои мелодии.

Однажды он сделал перерыв, крадучись поднялся по лестнице. Дверь в комнату старшего сына была приоткрыта. Узкая полоса света прочерчивала пол в темном коридорчике. «Неужели снова читает какую-нибудь дрянную книгу!» – подумал отец и встал у щели.

Сын, послушно выполняя приказание, молился перед распятием, тихо повторяя слова, обращенные к господу.

– …И прости моего отца за несправедливую суровость ко мне. Не по злу он это делает, а от непонимания, что нужно тебе. Прости отца моего, как прощаю я ему, и отпусти его грехи!

«Бедный мой мальчик! – Отец так же крадучись отправился к себе. – Прав ли я перед богом, будучи так суров с ним? – И тут же он сам утвердил себя: – Прав».

Только строгостью можно воспитать достойного человека – учили в каждой семье, в школах, на проповедях в церкви.

Сам отец религию понимал как полезное, необходимое дело.

К фанатикам и святым он относился настороженно, к чудесам – недоверчиво, но то, что без веры в бога не будет порядка, знал твердо. Уже девять лет отец состоял попечителем церковной воскресной школы, а как раз сейчас поговаривали о том, что пора ему стать и церковным старостой реформатской общины.

Для детей своих он знал лишь один метод воспитания – тот, который применялся в каждой семье Бармена и Эльберфельда, – строжайший прусско-христианский, пиетистский. Но как часто после строгого разговора с сыном руки его тряслись, он долго не мог успокоиться, потому что сына своего он любил! Порой он стыдился этой своей слабости, старался ее не показывать.