Утреннее море - [36]

Всех ребят как ветром сдуло.

Иван Иванович погрел руки на лысине, опустив на колено, сцепил их, точно для того, чтобы сберечь тепло, едва ли не с любопытством всмотрелся в лицо старшей вожатой.

— А вы, Мария Борисовна, всерьез не верите им? Не верите искренности их признания и самоосуждения?

Удивительно произнес он «им» и «их» — с той уважительной осторожностью, которые показывали: ему не все равно, как они, Лидия Клименко и Олег Чернов, оценят сказанное здесь, что они могут подумать о нем самом и Царице.

— В самом деле — не верите? — повторил Капитоныч, давая Царице возможность уточнить свое мнение, поправить его.

Она выслушала с выражением сожаления на лице, но ничего не сказала в ответ.

— Я вот — верю… Говорил с ними… А вы — говорили?

— Чего ж особо говорить — все предельно ясно.

— Я говорил. Мне не все ясно — и сейчас. Но я верю — они вправду не щадят себя, совестно им за себя. Перед собой, перед нами… Это дорого стоит, дороже любого наказания. И если мы им сегодня не поверим, они завтра перестанут верить себе. И нам тоже… Зря вы, Мария Борисовна, на их место в плавкоманде покушаетесь, — увещевал Капитоныч. — Там у них взрослое дело. На таком только и зреть и расти. А зреть им долго и расти куда есть!

— Где же гарантия, что после такого вот разговора они не выкинут чего-нибудь еще, да похлеще?

— Это точно — гарантий нет, — союзнически добродушно сказал Иван Иванович Царице, словно ей одной, словно вообще они вели речи-разговоры вдвоем, без свидетелей. — Нет гарантий… — И развел большие руки.

* * *

Сквозь сплошную, но тонкую облачную пелену просвечивает грустное солнце. Воздух серо-зеленый и море серо-зеленое, неуютное. Тепло, безветрено, а оно отчего-то раскачивается, волнуется, причем ни с того ни с сего волнение вдруг нарастает или спадает. На прибрежный песок выбрасывает грязную пену, обглоданный хворост, огрызки яблок.

Купались, понятно, мало и неохотно, тоскуя по жаркому синему небу, изумрудной прозрачности недвижного моря. Забот у плаврука убавилось. Верно, нервотрепки стало побольше — завтракаешь уже, и все не знаешь: состоится утреннее море или опять сорвется? У физрука, напротив, забот прибавилось, и Виль помогал Антаряну во время тренировок, соревнований, игр. Всего этого хватало — ребят постоянно чем-нибудь занимали, чтоб они не оставались без дела, не нудились со скуки, не искали приключений, из-за которых стремительно растет травматизм — растет число сбитых коленок, ободранных рук, синяков и шишек.

Однако и развлечения приедаются, тем более что развлекаться приходится на исхоженной-избеганной вдоль и поперек территории лагеря.

— Требуется мероприятие-кульбит. — Антарян выразительно крутнул рукой. — Хотя бы для старших отрядов. Иначе закиснем.

— Оно так, — невнятно отозвался Виль — согласен был, что необходимо нечто свеженькое, да что тут изобретешь — вроде все испробовали?

Антарян поднял вверх палец:

— Напоминаю: надо ковать железо, пока горячее — имею в виду директора совхоза и обещанный автобус. Понимаешь, дни идут, наши заслуги перед совхозом помаленьку меркнут, — смотришь, автобус у них начнет ломаться, покрышки вдруг облысеют…

С тем и пошли к Ивану Ивановичу Капитонову. Тот долго глядел в окно, прикладывая ладони к лысине, спросил:

— Погода, видите, какая? Представляете, что она может выкинуть?

— Представляем, — за двоих ответил более опытный Антарян. — По долгосрочному прогнозу ничего неожиданного не предвидится. Кроме того, когда здесь худо, в горах может быть все наоборот. Это — Кавказ, это горы.

Иван Иванович поверил и велел подготовиться к поездке старших отрядов в район турбазы и к походу на Перевал. Прикинули, что двумя рейсами автобуса доставят ребят и имущество на место, переночуют в палатках, а утром пешочком отправятся на Перевал, чтоб к обеду обернуться и, подзаправившись хлебовом, сваренным на костре, уехать домой — так же, двумя рейсами. Высадиться за поселком, при выезде из ущелья, и, собравшись вместе, оставшуюся часть пути пройти строем, чтобы на марше встретиться с младшими отрядами, которые загодя выйдут из лагеря.

Иван Иванович позвонил по телефону в совхоз. Директор готовно поинтересовался:

— Куда и к какому часу подать автобус?

Слышимость была хорошая, и голос Миминошвили прозвучал громко, как в репродукторе.

— Будем ждать у главных ворот лагеря завтра в восемь утра, назначил Иван Иванович и объяснил: — Наших туристов покормим раньше обычного.

— Принято. Понято. Будет сделано! — заверил директор.

Положив трубку, Иван Иванович удовлетворенно заметил:

— Ладно начинается…

— Ладно бы окончилось, — продолжил Антарян.

— Везет предусмотрительным, — с недовольной выразительностью произнес Иван Иванович и, чуть погодя, помягче: — Верю, что физрук и плаврук обеспечат порядок и дисциплину, чтоб никаких чепе…

Антарян помедлил и удивленно протянул:

— А Мария Борисовна… дома остается?

— Поедет она… Но Мария Борисовна молода, категорична, так что вся надежда на вас, вам и отвечать за все… Ну, и… — он тоже помедлил, — и медсестра Яворивская включается в состав экспедиции.

Первым рейсом поехали самые старшие из ребят, физрук и плаврук, чтобы выбрать место для бивуака, расчистить его. Заднюю площадку автобуса загромоздили палатками, одеялами, спальниками, сундучками с продуктами, ведрами, кастрюлями и флягами, мотками веревок, лопатами, топориками, рюкзаками. В большой авоське — туго надутые футбольные и волейбольные мячи. В картонном коробе сверкали новенькие алюминиевые миски и кружки. Поверх этого — бумажные мешки с хлебом. Аккуратным штабельком — гостинец совхоза — три ящика с розовыми ранними яблоками.