Утраченные звезды - [24]

К нему протиснулся пожилой мужчина в светлом костюме и в светлых, должно, от прежних времен туфлях, с отложенным наверх воротом голубоватой рубашки. У него было бледное худое лицо человека, редко бывающего на солнце, с аккуратно подстриженной клинышком седеющей бородкой, голову венчала роскошная, но уже посыпанная мучнистостью седины шевелюра, коротко подрезанные усы открывали его рот с полными красными губами, они ярко выделялись между усами и бородкой и казались подкрашенными. И весь он выглядел парадно праздничным, и веселые карие глаза его светились добротой, зовущей к празднику. Он взял отступающего демократа за руку и заговорил мягким, хорошо поставленным голосом:

— Милейший, позвольте вам заметить, если вы митинги понимаете как проявление признаков демократии с повеления властей, то вы весьма и весьма ошибаетесь.

Краснощекий мужчина испуганно отшатнулся от интеллигентного обращения к нему:

— Нет, любезнейший, то, что вы называете демократией — это пародия на демократию, — внушительным спокойным тоном продолжал пожилой человек, подняв указательный палец. — Во-первых, в вашем провозглашении демократии присутствует такой элемент как разрешение, а это уже не демократия, а запрет митинга, коль на него требуется разрешение властей. То есть без высочайшего позволения ни шагу в сторону для народного волеизъявления, начиная с рабочего собрания на заводе. Во-вторых, сегодня — законом установленный первомайский праздник, посвященный пролетарской солидарности, стало быть, на этот праздник трудящиеся имеют право не от вашей демократии, а — единственное, что как-то сумели отстоять перед властью, и потому вольны проводить праздник по своему разумению, а не по высочайшему разрешению. Вы согласны с этим? Впрочем, если вы и не согласны, это не имеет значения. Сегодня часть горожан захотела празднование Первомая отметить митингом.

Их окружали люди плотным кольцом, и пожилой человек отпустил руку своего оппонента в знак того, что тот уже потерял для него интерес.

Наверно, этот интеллигентный человек из какого-нибудь института, возможно, профессор — подумала Татьяна. Повспоминала профессоров, у которых училась, но такого не помнит, по всей видимости, этот из другого института. Петр внимательно прислушивался к профессору. А тот продолжал, обращаясь ко всем слушателям:

— Если говорить о прошлых, советских демонстрациях по случаям праздников, то они проводились отнюдь не по принуждению, а в силу традиций. Люди веселятся, поют, и пляшут не по чужому желанию, а по внутреннему побуждению и всеобщему вдохновению. А потом, демонстрации — это призыв духа коллективизма к единению, к всеобщей дружбе, к человеческому братству, и надо понимать, что призыв, откуда бы он ни исходил, — не принуждение. — Он оглянулся вокруг и встретил признательные взгляды. Послышались возгласы с одобрением прошлых демонстраций. Он продолжал, завладев вниманием: не часто рабочим выпадало слушать профессоров, тем более вот так просто в тесном рабочем кругу:

— Митинги собирают людей или на торжественные акции или для коллективного выражения людского недовольства. А так как наши митинги именно и выражают массовое негодование действиями властей, то последние, то есть власти, и запрещают их проведение, боясь, что митинги могут перерасти в демонстрации или в какие-нибудь акции неповиновения властям.

— А пусть бы власти сами приходили на наши митинги, — сказал Петр, стоявший рядом с профессором. Татьяна тотчас подумала, что муж с активностью воспринимает обсуждение сегодняшнего события, и порадовалась за Петра, и за себя порадовалась, что стоит рядом с ним, и что они вместе одинаково переживают первомайское участие в митинге.

— Вот в этом-то и состоит весь корень настоящей демократии, дорогие мои товарищи, а непоказушной демократии для узкого обуржуазившегося круга людей, — чему-то обрадовавшись, воскликнул профессор, — Все дело в том, что если, допустим, сегодняшний митинг будет проходить в присутствии директоров заводов или городского мэра, как его нынче осеняют западным крестом, то, первое, — им придется выслушать много нелестных слов в свой адрес и давать ответы на негодующие почему, а второе, стать участниками принятия народного решения. В этом случае митинг приобретет значение городского народного собрания, народного вече, решение которого надо выполнять. Вот тут и встанет вопрос о подлинности демократии, то есть о народной власти, а не о буржуазной демократии. Наша, народная демократия имеет первородство от народной воли, от интересов труда, а буржуазная демократия имеет первородство от частной собственности, от частного капитала и требует их защиты. От кого защищаться? От воров, от грабителей? Тут вопрос решается просто — нанять полицию на охрану за счет налоговых сборов с трудового люда, сложнее дело — защита от народа, от тех, кто создает капитал для ненасытного дяди, и требует отчислений хоть частицы для воспроизводства труда. В этом случае и появляется нечто вроде жупела демократии и права частной собственности… Вот так-то, милейший… где он?

— Слинял незаметным образом демократ, — ответил насмешливый голос под общий ропот.