Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [178]
Вместо того, чтобы использовать писание для поддержки собственных взглядов, Дов Бер изучал Тору «приемлющим сердцем» Вордсворта – подходил к тексту с молчаливым ожиданием и ждал, чтобы текст заговорил сам. Однажды он изменил фразу из Четвертой книги Царств – «И когда гуслист играл на гуслях, рука Яхве коснулась его…»[1544] – так, что она стала звучать: «И гуслист был играем рукою Господа…» Присутствие можно ощутить лишь тогда, когда читатель перестает вкладывать в текст собственные идеи и открывается ему, становится просто орудием божественной активности в мире[1545].
Пока движение возглавлял Бешт, раввинистические ученые не принимали его всерьез, но все изменилось с приходом ученого Дов Бера. Элия бен Соломон (1720–1797), глава (гаон) Виленской раввинистической академии в Литве, и его сторонники, известные как миснагдим («оппоненты»), теперь обвинили хасидим в ереси и потребовали их отлучения. Гаон негодовал на то, что они отрицают традиционное изучение Торы, составлявшее смысл его жизни. Он наслаждался тем, что называл «трудом» учения – интенсивной психической активностью, выводившей его в измененное состояние сознания, в мистическое восхождение к божественному, хотя при этом у него оставалось время и для математики, астрономии, анатомии и иностранных языков. Хотя его собственная духовность не так уж отличалась от хасидизма, гаон начал против Дов Бера ожесточенную кампанию, и конфликт между хасидим и миснагдим сделался почти столь же острым, как борьба протестантов и католиков. Гаон признавал, что sola ratio, предоставленный самому себе, не в силах достичь божественного; чтобы прорваться в новое восприятие, мистику следует положиться на свои интуитивные силы – однако мистическое восхождение должно начинаться с рациональных усилий. Исследуя современные светские науки, иудеи постоянно упирались в пределы знания; однако, осознав ограниченность логоса и тем превзойдя его, прорывались к видению Присутствия, имманентного всем феноменам[1546]. Как и хасиды, гаон встречался со священной реальностью в глубинах своего бытия; ему случалось и кататься по земле, чтобы достичь транса, и плясать безудержно, словно простому человеку[1547].
Но со временем хасидим и миснагдим объединились против более грозной опасности: иудейского Просвещения (Гаскала), возглавленного Моисеем Мендельсоном (1729–1786). Сын бедного исследователя Торы из Дессау в Германии, Мендельсон последовал за своим учителем в Берлин, где был очарован современным ему светским образованием: с поразительной быстротой он овладел немецким, французским, английским и латынью, а также математикой и философией. Он жаждал стать частью немецкого Просвещения, однако с болью сознавал, что оно несовместимо с иудаизмом. В своем opus magnum «Иерусалим: о религиозном авторитете и иудаизме» (1783) Мендельсон давал отпор антииудейской полемике просвещенческих философов. Однако в той религии, которую он там описывает, трудно узнать иудаизм: он настаивает на том, что это абсолютно рациональная вера, и полностью игнорирует ее мифические и мистические стороны. Мендельсон писал, что Бог на Синае открыл не набор учений, а закон, оставив умы иудеев полностью свободными, так что ничто в иудаизме не противоречит просвещенческому модерну. Для хасидим, миснагдим и вообще для большинства ортодоксальных европейских евреев это звучало кощунственно – зато необычайно привлекало тех, кто жаждал вырваться из темницы гетто.
Однако в течение XIX века, когда многие немецкие евреи, обратившись в христианство, ассимилировались в европейскую культуру, возникли два взаимосвязанных движения, противостоящих этому тренду – оба брали свое начало в Гаскале. Одно попыталось провести Реформацию и создать своего рода иудейский протестантизм. Израэль Якобсон (1768–1828) основал в Зезене, близ Гарцских гор, школу, в которой студенты изучали как иудейские, так и светские предметы, и открыл «храм» (это название призвано было отличить его от традиционной синагоги), в котором пелись хоралы и произносились проповеди не на иврите, а на немецком. Другие «храмы» вскоре появились в Гамбурге, Лейпциге, Вене и в Дании. В Гамбургском храме мужчины и женщины сидели рядом, и совершалась конфирмация в протестантском духе. Реформированный иудаизм приобрел особую популярность, когда был экспортирован в Америку[1548]. Прагматичный, рациональный, либеральный и гуманистический, без особого интереса к мистике, он удобно вписывался в современный мир; он готов был отринуть партикуляризм и сделаться мировой религией[1549].
Однако в течение 1840-х годов реформизм начал привлекать ученых и раввинов, испытавших влияние Канта и Гегеля: они создали школу, известную как Иудейская наука. Леопольд Цунц (1794–1886), Захария Франкель (1801–1875), Нахман Крохмал (1785–1840) и Авраам Гейгер (1810–1874) применяли к иудейскому писанию современные критические методы, а к истории иудаизма – навыки современной историографии, доказывая, что иудаизм – не богооткровенная вера; он эволюционирует со временем и становится все более рациональным[1550]. Но и эти мыслители все еще старались уравновесить свои инновации традиционным учением. Крохмал и Франкель, например, соглашались с тем, что Писаная Тора была открыта на Синае, однако отрицали божественное происхождение Устного Закона; он создан людьми и, следовательно, может видоизменяться, отвечая современным условиям. Это был не циничный прагматизм. Как и иудеи-реформаты, эти ученые заботились о выживании своей традиции в мире, казалось, готовом ее уничтожить.
