Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [88]

Их пребывание в Бриве закончилось в марте 1940 года, когда Клэр и Джон получили документы, позволявшие им отправиться в Соединенные Штаты. Двинувшись опять на север, из Гавра они на пароходе прибыли в Нью-Йорк, а оттуда добрались в Чикаго. Уже в Соединенных Штатах Клэр умудрилась получить визы для дочери, Гретль, зятя и, конечно, внучки. Вся семья воссоединилась в безопасной Америке.

У дочери Эдуарда и Лили Блох, Труды, уже были на руках документы для отъезда в Соединенные Штаты. Война не позволила им воссоединиться с детьми в Англии. И вот 3 октября 1939 года, в первые недели войны, Труда с мужем Францем сели на пароход в Генуе и тоже отправились в Нью-Йорк.

Разрыв семьи остро переживал Эдуард; позже он писал об этом так:

…Я чувствовал, как будто от моего сердца отрывают целый кусок; эта физическая боль проявляла себя органически; по целым неделям сердце болело, однако я взял себя в руки и готовился к отъезду; лишь несколько скупых слезинок выступало на глазах, хотя внутри их были целые потоки. Впрочем, в шестьдесят девять лет на что еще надеяться?

Теперь, когда все их дети и внуки оказались за границей, Лили и Эдуард начали обдумывать свой отъезд. Это горячее желание, кажется, удивило главу полиции Линца, который, как вспоминал Блох, отговаривал их: «Здесь никто не сделает вам ни малейшего зла. Если вас волнует материальное благосостояние, не переживайте, вас обеспечат всем».

Эдуард не поддался; он поблагодарил за внимание, но твердо заявил, что не останется в городе, где с его соплеменниками-евреями так ужасно обращаются, и что он лучше будет стоять на улице в Нью-Йорке «с протянутой рукой, чем останется в Линце». Полицейский все понял и сказал даже, что в положении Блоха чувствовал бы то же самое. Линц перестал быть домом. Блохи твердо решили покинуть этот, по определению Эдуарда, «город ужасов».

Но у него оставались незаконченные дела. Эдуард опять попробовал вернуть две почтовые открытки, которые в свое время прислал ему Гитлер. Он попросил знакомого, работавшего поваром в доме фюрера, обратиться к адъютанту Гитлера, морскому офицеру Альвину-Бродеру Альбрехту, и попросить его об этом, ссылаясь на то, что для него эти открытки – «самое ценное воспоминание о медицинской практике». Он также просил у Гитлера разрешения вывезти с собой за границу небольшую сумму денег, чтобы выдержать квалификационные экзамены в Америке. Альбрехт письменно ответил, что Гитлер отказал в этой просьбе. Эдуард так никогда и не узнал, что случилось с его открытками, хотя полагал, что они оказались в коллекции Генриха Гиммлера.

Весь следующий год Блохи готовились – а это был как раз год, когда рейх, поддержанный Италией Муссолини, стер в порошок Францию и триумфально двигался по Европе. Когда бомбы полетели на Британию, Блохи страшно переживали, как бы не пострадали их внуки. Летом 1940 года судьба Британии была еще неясна, а летчики королевских ВВС старались контролировать небо над страной и защищать ее от бомбардировщиков люфтваффе и угрозы вторжения.

Теперь даже Эдуард Блох, находившийся под особой защитой, не мог чувствовать себя в полной безопасности: через месяц заканчивался срок действия их с Лили паспортов.

Им удалось продлить их еще на полгода, и 19 ноября 1940 года Лили с Эдуардом уехали из страны, имея на руках визы для проезда в Лиссабон через Францию. Из всех евреев, покидавших Австрию, у Эдуарда был, пожалуй, самый необычный комплект документов: рекомендательное письмо от нацистской администрации гау Линца и свиток Торы, который он забрал в местном гестапо, которое, в свою очередь, конфисковало его из линцской синагоги. Из гестапо он ухитрился получить копию постановления от 14 сентября 1938 года, в котором указывалось, что «старшему медицинскому советнику (Obermedizinalrat) доктору Эдуарду Блоху должны оказываться разумные послабления ограничений, включая вывоз сумм в иностранной валюте».

В ноябре 1940 года, когда Эдуард отправился обменивать деньги, ему сказали, что все операции с иностранной валютой запрещены и ему придется выезжать всего лишь с шестнадцатью рейхсмарками. Все-таки это было больше, чем разрешенные по закону десять рейхсмарок, с которыми уезжали такие, как Гуго и Эрих. Эдуард писал потом, что, как только дата отъезда стала точно известна, многие католики стали молиться за него в церквях Линца, а давние пациенты заходили попрощаться.

От Эдуарда потребовали выразить свою признательность. Как только Блохи приехали в Вену, только еще начиная свой путь, ему посоветовали написать благодарственное письмо фюреру за все полученные привилегии. И вот 25 ноября 1940 года Блох нашел такие слова:

Перед тем как я пересеку границу и сяду на пароход в Нью-Йорк, где мой единственный ребенок усердно работает, чтобы обеспечить всю семью, я чувствую себя обязанным выразить глубочайшую благодарность Вашему превосходительству за защиту, которая предоставлялась мне в течение двух последних лет. Я покидаю Линц бедным, но по чистой совести могу сказать, что всегда честно исполнял свои обязанности.

Хмурым ноябрьским вечером Блохи сели в переполненный поезд и уехали из Вены в Берлин. Там они провели сутки, а потом сели в другой переполненный и грязный поезд, который шел в оккупированную Бельгию. Блохи очень переволновались, когда узнали о внезапной смене маршрута: немецкую границу они пересекали у Аахена. Поезд остановился, в него зашли эсэсовцы и приказали всем евреям выйти с вещами (причем носильщикам не разрешалось их нести).