Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [73]

Я выросла, зная, что из всех отцовских воспоминаний о 1938 годе, когда состоялся аншлюс, одно очень живое и травматичное во многом предопределило его жизнь. Оно относилось к событиям одной ночи, о которых он рассказывал мне всегда очень подробно. Это была ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, гораздо лучше известная под названием «хрустальной» (Kristallnacht). Странно, что такое поэтическое название получил страшный погром, смерч организованного насилия, смерти и разрушения, направленный против синагог, еврейского имущества и самих евреев, промчавшийся по всему немецкому рейху. Гуго стал одной из его жертв, и мой отец часто описывал, как он стал невольным свидетелем этого.

Чтобы как следует понять, что же произошло и что он видел, я обращаюсь в земельный архив Инсбрука за свидетельскими показаниями 1945–1946 годов, когда виновные наконец оказались под судом. Ответа я ждала долго, несколько недель. И вот большой белый конверт с бумагами пришел в Лондон.

Мне и любопытно, и страшно открывать его. Интересно, как эти люди оправдывают то, что сделали; я надеюсь услышать и голос своего деда. Когда, освободив стол, я раскладываю на нем все бумаги, я быстро понимаю, что как раз его-то и нет. Приходится довольствоваться тем, что говорят другие, в том числе и обвиняемые, чьи первые показания датированы 1, 2 и 13 августа 1945 года.

Это было всего через полтора месяца после того, как оккупационные силы американцев ушли из Тироля и местная полиция начала расследовать преступления, совершенные в годы нацизма. Меня удивляет быстрота, с которой машина военной юстиции собрала свидетельства в деле моего деда, хотя более сложных и серьезных дел у нее было конечно же гораздо больше. Но возможно, именно такая ловля всякой мелочи позволила ускользнуть более крупной рыбе.

Из документов, которые оказались в просмотренных мной папках, я узнала, что по делу о нападении на Гуго проходили три человека. Все трое были членами Национал-социалистического моторизованного корпуса – НСМК (Nationalsozialistisches Kraftfahrkorps, NSKK), военизированной организации, где мужчины обучались вождению и обслуживанию автомобильной техники, а также доставляли машины и грузы туда, куда было нужно армии. После войны члены НСМК всячески убеждали союзников, что это было всего лишь объединение автолюбителей, нечто вроде Британского Королевского автомобильного клуба.

Однако структура этой организации говорила об ином. После некоторых розысков я обнаружила, что в НСМК существовало не менее девятнадцати различных званий и некоторые из них были очень похожи друг на друга. Я и не представляла себе, что в скромном транспортном подразделении существовала такая разветвленная система; чуть измененные звания практически повторяли те, что существовали в немецкой армии.

Обергруппенфюрером НСМК был не кто иной, как гауляйтер Гофер. Ниже по иерархии стояли трое обвиняемых: Йозеф Эбнер был обертруппфюрером, Август Хёрагер – шарфюрером, а Ганс Рюдль – труппфюрером. Эбнер, самый старший из троих, поднявшись с самого низа, прошел семь ступеней этой лестницы. Мне было ясно, что все трое обвиняемых были, что называется, мелкой сошкой и всячески подчеркивали это.

Я тут же заметила нечто общее между Эбнером и Рюдлем, с одной стороны, и моим дедом – с другой: в Первой мировой войне все трое служили императору в стрелковых частях на Южном фронте. Хёрагер находился на том же фронте, но в другом полку – и отличился, в 1915 году получив серебряную и бронзовую медали «За храбрость», а в 1916-м был награжден воинским крестом кайзера Карла.

На какой-то момент я представляю себе, что эти четыре бравых ветерана – и среди них Гуго – могли бы сходиться в кафе и за кружкой пива вспоминать о грандиозных сражениях на высокогорье. Вот только в 1938 году даже самые сильные узы товарищества, которые могли связывать старых солдат, уже давно подточила гниль национал-социализма.

Перелистывая плотно покрытые машинописью страницы рассказов этих людей о своем прошлом, я начинаю понимать, чем нацисты сумели привлечь недовольных властями и обедневших австрийцев. И Йозеф Эбнер, и Август Хёрагер говорили, что в 1930-х годах сильно бедствовали и не имели работы, да и Рюдль жаловался на «стесненное экономическое положение». Эбнер и Хёрагер, оказывается, были социал-демократами, пока не разуверились в способности этой партии хоть как-то улучшить их жизнь. Хёрагер показал, что вступил в нацистскую партию в 1930 году, потому что видел вокруг себя одних только бедных и униженных; на собрания нацистов его привлекали полная ясность и чувство товарищества.

Эбнер перед Первой мировой войной учился на маляра. Демобилизовавшись, он вернулся к своей мирной профессии, но в 1934 году, когда с работой стало трудно, он был уволен и тогда же вступил в нацистскую партию. С тех пор он хватался за все, – по его словам, жилось трудно, но в партии и НСМК к нему относились хорошо и не разочаровывали. За минимальный членский взнос, 50 грошей в месяц, он получал финансовую помощь, когда становилось совсем уж плохо. Ему выдавали сухой паек и даже брали вещи в стирку. До самой «хрустальной ночи» ничего особенного от него и не требовалось; иногда он участвовал в проверках или работал на пунктах проверки в Прадле, одном из районов Инсбрука.