Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [58]

Часть четвертая

11 Открытки

Линц, лето 2019 года

Я стою в арке здания, где жил и держал свой хирургический кабинет доктор Эдуард Блох: Палас-Вайсенвольф, № 12, по Ландштрассе. В стену вмурован красивый кованый диск с надписью Haus Glocke («Звонок»), выполненной по окружности выпуклыми буквами. Сама кнопка звонка поцарапанная и буро-желтая, точно ноготь курильщика; по всей поверхности идет глубокая трещина – как будто память о тех, кто изо всех сил жал на нее, уповая на помощь доктора Блоха.

Мне известно, что любимый всеми доктор относился к своим обязанностям очень серьезно. В любую погоду, в любое время он надевал черную фетровую шляпу и в маленьком экипаже ехал на дом к своим пациентам.

«Мне было совершенно все равно, кого лечить, богатого или бедного, – признавался он потом в собственноручно написанных воспоминаниях. – Я ехал на каждый вызов, даже в самую холодную ночь, и со временем моя готовность прийти на помощь вошла в пословицу». Ничего удивительного, что в свое время Эдуард считался одним из лучших врачей, практиковавших в Линце.

Но из этих воспоминаний мне стало ясно, что его звезда начала клониться к закату еще до того, как в марте 1938 года Германский рейх поглотил Австрию. Доброта, забота и опыт, с помощью которых Эдуард лечил своих пациентов, не стали противоядием для отравы, которая уже текла по жилам Австрии. Люди постарше не решались приходить к нему, потому что среди молодых жителей Линца было уже немало ярых поклонников Гитлера. Потом Эдуард писал, что город стал рассадником антисемитов-«нелегалов» (так называли себя нацисты, когда попали под запрет), призывавших к «возврату на родину».

Он считал, что именно интеллигенция первой стала поддерживать политику немецкого национализма (Deutschnationale), а уже потом к ней присоединился рабочий класс, реагируя на то, что Эдуард назвал «ранее совершенно никому не известным феноменом безработицы». В таких условиях «бедность и голод сделались главными врагами морали».

Я внимательно разглядываю двух больших мраморных атлантов на фасаде Палас-Вайсенвольфа. Сработаны они довольно грубо, выглядят усталыми, сутуловатыми, как будто их шеям и спинам тяжело держать вес балкона второго этажа. Глядя на балкон, я пробую представить себе, каково было Эдуарду смотреть оттуда на триумфальное возвращение Гитлера в город, где он вырос. Фотографии и рассказ Эдуарда Блоха оживляют передо мной эту сцену.

Итак, 12 марта 1938 года. Огромные толпы народа стоят на тротуаре перед Палас-Вайсенвольфом и нетерпеливо ждут появления фюрера. Раннее весеннее утро выдалось теплым, поэтому люди оставили дома теплые и тяжелые зимние пальто. Повсюду развешаны красно-черно-белые флаги со свастикой (Hakenkreuz). Церковные колокола громко звонят, в небе гудят самолеты, из громкоговорителей несется репортаж о неторопливом продвижении кортежа Гитлера, едущего на восток из Браунау, на австрийской границе, уже не имевшей международного значения.

Как только длинный открытый «мерседес» Гитлера появляется на Ландштрассе, толпа разражается восторженным ревом, машет флажками, вскидывает руки в фашистском приветствии. Так люди выражают восторг, что первой остановкой в своем триумфальном турне по Австрии Гитлер выбрал именно Линц.

Жители города получили строгий приказ включить яркий свет в зданиях, выходивших фасадом на маршрут кортежа, и закрыть все окна. Нацисты нервно ожидают попыток покушения на фюрера. Кое-кто из жителей не побоялся выйти на балкон, не в силах сдержать свою радость. Эдуард Блох, однако, в точности исполнил приказ. Он стоит у окна своей квартиры на втором этаже и смотрит на кортеж. Этого он никогда не забудет:

В нетерпеливом волнении я ждал у окна совсем недолго. Гитлер стоял в открытом, медленно двигавшемся кабриолете и приветствовал толпу, поворачиваясь во все стороны, в том числе и в мою; я подумал, что приветствие было адресовано одному соседу, ярому его стороннику. На следующий же день мне сказали, что эта своеобразная «честь» была оказана все-таки мне. Сразу по прибытии в мэрию фюрер распорядился послать за мной.

Дочь Эдуарда, Труда, потом вспоминала, как на следующий день член городского совета Адольф Эйгль передал ей слова Гитлера: «Скажите, а жив ли доктор Эдуард Блох? Он когда-то лечил мою семью». Мол, дальше он сказал, что, если бы все евреи были такими, как он, антисемитизма бы не существовало[41].

Эдуард уже не раз слышал, что Гитлер тепло отзывается о нем; это ему рассказывали те пациенты, которые стали «нелегальными» нацистами и совершали небольшое путешествие из Линца в альпийский Берхтесгаден, где расположилась резиденция фюрера. А значит, он знал, что Гитлер считал его «исключением из правил», Edeljude – благородным евреем.

Потом доктор признавался: у него были мысли, что Гитлер разглядел хорошее в одном из представителей еврейской нации[42]. Вполне понятно, что, стоя у окна, Эдуард испытывал крайне противоречивые чувства. Однако он не наивен. Глядя на Гитлера, возвышающегося среди моря голов, он задавался вопросом: «Что теперь он сделает с людьми, которых я люблю?»[43]

Для остальных евреев, живших в Линце – тех, которые не считались «благородными» (edel), – жизнь бесповоротно изменилась сразу же после аншлюса. Эдуард вспоминал, что первым делом им приказали сдать паспорта, чтобы исключить возможность побега. Потом гестапо принялось за освобождение евреев от их имущества: