Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [36]

В Южном Тироле началась итальянизация. С 1922 года было запрещено говорить по-немецки в школах и государственных учреждениях, притом что мигрантов с юга Италии всячески поощряли и приветствовали. Ширился размах этнических чисток немецкоговорящего населения, и оно волей-неволей вынуждено было бежать в Северный Тироль[20]. Что же до Тироля Северного, он страдал от итальянского оккупационного корпуса численностью 15 000 человек. Местные газеты издевательски написали, что это даже хорошо, ведь продовольствие у них будет с собой и к тирольской еде «привередливые итальянцы» даже не притронутся[21].

В ответ на потерю Южного Тироля заметно росло желание всячески подчеркивать свою немецкость. На популярном изображении 1920-х годов по одну сторону недостроенного моста стоят тирольцы, а по другую человек приветственно машет им немецким флагом (см. илл. 6 на вкладке)[22]. Гигант в традиционных кожаных бриджах (Lederhosen) устанавливает на место недостающую секцию моста с надписью «аншлюс» (Anschluss), чтобы люди могли перейти к себе домой, в Германию. Это желание никак не предусматривалось положениями Сен-Жерменского и Версальского договоров, однако не ослабело и оставалось очень горячим.

27. Плакат, изображающий воображаемую встречу Вудро Вильсона и Андреаса Гофера. Гофер обращается к президенту США: «А скажите прямо в лицо, господин Вильсон, кто я такой: немец или вальш [итальянец, говорящий на южнотирольском диалекте]?»

В плебисцит 1921 года население Тироля и Зальцбурга отвечало на вопрос: «Считаете ли вы необходимым союз с Германским рейхом?» Положительно ответили 98,5 % участников. Этот результат отразил и отсутствие уверенности в новом австрийском государстве, и сомнения в способности Тироля прокормить себя без чудесных виноградников и садов Южного Тироля.

Для Шиндлеров отделение Южного Тироля, скорее всего, означало прекращение поставок фруктов для изготовления шнапса, компота и варенья. Но, подозреваю, именно изготовление напитков и производство продуктов питания сделали их уровень жизни выше, чем у большинства тирольцев. И то, чем угощался раненый Эгон Кафка в 1917 году в госпитале, свидетельствует, что даже в разгар войны они не голодали. Это могло возбуждать ненависть людей не столь обеспеченных, которым труднее было доставать еду.

И тут мне становится понятнее, как люди могли смотреть на то, что кто-то сумел не только выжить, но и продолжить свой бизнес. Нечто темное, безобразное, затаившееся во время войны, выходило на свет теперь, когда война закончилась – поражением, унижением и голодом.

Тироль, 1918–1919 годы

2 августа 1918 года, когда все чаще проходили антисемитские сборища и все настойчивее звучали беспочвенные обвинения, еврейские общины Австрии сочли своим долгом выпустить декларацию о том, что евреи «в прошедшей войне самоотверженно и без всяких оговорок жертвовали своим благосостоянием и кровью. Для снабжения армии и государства во время войны они сделали гораздо больше прочих». Общины утверждают – не слишком мудро, с сегодняшней точки зрения, – что «материально они пострадали гораздо больше остального населения» и что «их страдания усугублялись еще больше оттого, что беспринципные главари антисемитски настроенных масс предприняли небезуспешную попытку заразить ненавистью к евреям и армию, даже фронт. Успехи почти всегда приписывались людям нееврейского происхождения, тогда как вина за ошибки возлагалась почти исключительно на евреев, и она была непропорционально большой по сравнению с ошибками, сделанными неевреями».

Декларация предупреждает, что, если власти не защитят австрийских евреев от погромов, они вынуждены будут «организовать самооборону»[23].

Это был не единственный такой случай; в прессе замелькали заметки и статьи о том, что на полях сражений погибли не только христиане, но и почти 12 000 евреев и что матери-христианки не должны быть безразличными к насмешкам над матерями-иудейками. От этих статей столетней давности делается неуютно и тоскливо; ревниво подсчитывая количество жертв, друзьями не станешь. В то же время я понимаю, что вокруг участия австрийских евреев в войне выстраивается целый сюжет, основную линию которого они будут всячески выдерживать.

Когда австрийцы осенью 1919 года знакомятся с условиями Сен-Жерменского договора, антисемитские политиканы умело придают направление вспышке их гнева. К довоенным пасквилям о чистоте крови и злобствованиям из-за коммерческих интересов добавились и новшества: евреи, мол, виноваты в поражении Австрии, от него выиграли еврейские банкиры и предприниматели, тогда как австрийцы-патриоты претерпели множество страданий и теперь голодают. В этом угаре ненависти евреев воспринимают одновременно и как ненасытных капиталистов, и как большевиков.

Антисемитов не волнует, что крошечная еврейская община Инсбрука оказалась на грани нищеты. Она вложила немало своих средств в поддержку военных действий императора. Теперь никаких шансов на возврат денег нет. Евреям Инсбрука нужно распроститься с мечтами о новой синагоге[24].

Тем временем на июньские федеральные и местные выборы 1919 года Народная партия Тироля идет под лозунгом «Тироль для тирольцев». По их риторике, если люди не проголосуют за них, власть в Тироле приберут к рукам евреи и социалисты из Вены, и уж они-то растопчут последние остатки тирольской независимости. В августе 1919 года пятеро советников из Народной партии Тироля требуют удаления всех неарийцев из Инсбрука