Утоли моя печали - [38]

В воскресенье утром она зачем-то сходила в парикмахерскую и сделала прическу, а потом долго гуляла по набережной Невы, прощаясь с городом. Почти с удовольствием пообедала в плавучем ресторане, сидя у окна, выходившего на Стрелку Васильевского острова. К счастью, она нигде не встретила никого из знакомых, и день прошел спокойно. А потом, ближе к вечеру, она поехала к развязке. Подъехала уже в сумерках. По дороге решила, что тянуть она не станет, а, въехав на строительную площадку, сразу заедет на съезд и оттуда рванет на эстакаду. Все обошлось благополучно, на стройке никого не было, она вышла из машины, отвела загородку шлагбаума, въехала на территорию, снова вышла из машины и аккуратно поставила шлагбаум на место. Все. Можно было садиться за руль и начинать последнюю в жизни по ездку. Но почему-то ей захотелось подняться по эстакаде пешком и еще раз взглянуть сверху на то место, где она должна будет приземлиться. Почему бы и нет? И она пошла вверх по эстакаде, идя по самой ее середине.

Пока она поднималась, она слышала шум машин откуда-то неподалеку, видимо, со стороны старой дороги, по которой и она приехала, но, поднявшись на самый верх и глянув вниз, она похолодела и опустилась на колени: внизу, по полотну новой автодороги сплошным потоком шли машины. Люди возвращались с дач и с пикников. Ехали машины с лодками на прицепах и машины-фургоны, шли машины с детьми на задних сиденьях…

Она развернулась и побежала вниз, к своей машине. Она не помнила, как выехала со стройплощадки, не помнила, закрыла ли за собой шлагбаум или забыла. Вообще ничего не помнила, даже того, куда теперь ехала. Просто мчалась по шоссе, сжимая руль и твердя: «Господи!.. Господи!.. Господи!..» Несколько раз она останавливалась, потому что к горлу вдруг подкатывала тошнота, и приходилось выходить из машины и бежать в кусты, где ее рвало самым беспощадным образом. Ей было плохо, не хватало воздуха.

Она до отказа опустила стекла обоих окон… Потом долго мчалась по Охтинской набережной Невы, сама не понимая, куда она едет. Ехала уже в темноте и в конце концов оказалась сначала в Автово, а потом в Стрельне. Здесь ей пришлось все-таки остановиться, потому что на приборной доске замигал красный огонек — кончался бензин. Она подъехала к автозаправке и залила полный бак. Потом отвела машину на край стоянки, села за руль и громко спросила себя: «А теперь куда я еду?» Тут она услышала тихий и густой колокольный звон и поехала на него. По дороге нагнала какую-то компанию молодежи, приостановила машину, высунулась в окно и спросила:

— Где это звонят, молодые люди?

— От молодой и слышим! — весело отозвался один из парней. — Это в монастыре звонят, в Сергиевой пустыни: вот до светофора доедете, а за ним начнется монастырский парк.

«Вот куда мне сейчас надо!» — подумала она. Туда и поехала. Остановила машину возле ограды, увидела людей, входящих в ворота. На почти негнущихся ногах пошла за ними мимо темных кустов и больших деревьев. Вошла в едва освещенный храм и сразу же зашла за колонны, прячась от людей. Там она сначала просто стояла как истукан, а потом начала плакать и в конце концов упала на колени и разрыдалась. «Господи, прости меня дрянь такую, прости меня, убийцу!» — шептала она, а перед глазами ее все шел и шел поток машин с лодками, с корзинками, букетами и детьми на задних сиденьях.

Она не знала, сколько прошло времени. В храме что-то пели, что-то читали. Потом одни люди стали выходить, а другие, наоборот, прошли вперед. К ней подошел пожилой, даже скорее старый монах, с длинными седыми волосами и бородой.

— На исповедь? — спросил он.

— Да! — сказала она и тут же спросила: — А можно?

— Вы крещеная?

— Крещеная… Только я никогда не была на исповеди. А мне очень надо, я убийца, батюшка! Понимаете, какой ужас?

— Да уж чего хорошего, — ответил монах. — Ну, так пойдемте, я вас поисповедаю.

И пошел вперед. Ей хотелось догнать монаха и взять его за руку, потому что ноги ее все еще плохо слушались, но она не решилась и пошла так, иногда придерживаясь за колонны.

* * *

КАД достроили почти полностью. Она, конечно, не любила проезжать ту развязку, но иногда приходилось. Как-то она заехала в маленькое кафе при автозаправке — очень хотелось пить, а купить какое-нибудь питье на дорогу она забыла. И вот надо же случиться такому совпадению! Именно сидя за столиком перед кафе, потягивая апельсиновый сок и глядя на ту самую развязку, она вдруг увидела за одним из столиков ЕГО! Константина! Впервые за прошедшие с тех пор почти три года. Он сидел с девушкой и явно обволакивал ее словами. Она усмехнулась, опустила на лицо волосы с той стороны, где сидел Константин, и стала слушать и наблюдать за ним. Странное дело, разум отмечал знакомые слова, даже целые блоки знакомых фраз, когда-то зачаровавших ее, мучительно привязавших к этому совершенно чужому теперь человеку. Его позы — горделивое закидывание головы, проникновенные многозначительные взгляды с одновременным ритмичным постукиванием пятки о пол, — все теперь казалось ей раздражающе пошлым и даже убогим. И дело было не в том, что она уже год как была счастливо и безмятежно зажжем: просто сейчас она не видела в нем ничего, что могло бы вызвать в ней хоть какой-нибудь романтический отклик или воспоминание, причинить ей хотя бы самую короткую и маленькую боль. Так, выходит, все дело было только в ее эмоциях? И только они эти ее эмоции, а вовсе не он ослепили ее и сделали послушной игрушкой страстей? Через четверть часа она заметила, что уже давно не слушает, что там говорит своей новой избраннице или жертве Константин, а вспоминает пережитый на этой развязке ужас и свою первую исповедь у батюшки. Милый, дорогой друг отец Андрей, как сурово и ласково он тогда вразумлял ее! Ей стало скучно и неинтересно слушать и наблюдать дальше сцену обольщения, она встала, положила деньги под бокал с недопитым соком и вышла, стараясь идти так, чтобы он ее не заметил и не узнал. Потом села в машину и спокойно поехала прочь.