Утоли моя печали - [47]

Эти трое оболтусов не вызывали у меня такого отвращения, как тот дипломат, они были неизмеримо менее опасны и уж конечно менее виновны. Можно было настаивать на подробном исследовании голоса Сени и попытаться изобличить настоящего собеседника американцев. Тем самым, вероятно, подтвердилась бы эффективность наших фоноскопических методов. Но злополучный Петя уже взял всю вину на себя, хотя оба его приятеля тоже были арестованы. Возможно, они и впрямь только играли в дурацкую игру недоумков-переростков. Возможно, это была и серьезная затея, но глупая, беспомощная попытка стать шпионами…

Так или иначе, но Петя вел себя мужественно и самоотверженно. К чему привела бы экспертиза, которая, опровергнув его самообвинение, разоблачила бы его приятеля? Это могло только ухудшить их общую судьбу. «Тетрадочек» и признаний было уже достаточно для того, чтобы трибунал осудил и Петю, и его друзей. Дополнительное «научное» изобличение только усилило бы обвинительный материал, доказывая сговор — заговор. Ведь любая «коллективка», да еще в армии, у нас всегда считалась опасным преступлением.

И я вновь написал, что «наличные звукозаписи не позволяют отождествить ни один из «контрольных» голосов с тем, который…» и т. п.

Антон Михайлович приказал включить дополнительный пункт, что, мол, не позволяет утверждать и обратное, т. к. не установлены пределы возможных различий слышимых и видимых проявлений одного и того же голоса.

Он пасмурно выслушал мой доклад.

— Так-с, так-с… Значит, ваш метод явно несостоятелен. Ведь вот это и это бесспорно один голос: допрашивали именно этого болвана. А налицо очевидные различия… Понимаю, понимаю, тут шумы, насморк, другие интонации, другой телефон… Все так. Но так же всегда будет. Всегда придется сравнивать разговоры, происходившие в разных условиях… Значит, напрасно мы с Абрамом Менделевичем так рекламировали ваши эпохальные открытия… Осрамились мы с вашей фоноскопией!

— Она еще не существует, Антон Михайлович, эта наша фоноскопия. Она еще не родилась, а только зарождается. Именно так я вам все время и докладываю. Фоноскопия — еще не действительность, а возможность. Но возможность реальная, в этом я твердо убежден. Уже сегодня я могу с достаточной уверенностью обнаружить тождество голоса в разных записях. Могу сказать: вот эти и эти детали на звуковиде, вот такие и такие статистические данные свидетельствуют, что в этих разных случаях говорил один и тот же человек… И могу объяснить, почему я в этом уверен. Однако мне почти вовсе неизвестны возможности видоизменения одного и того же голоса, неизвестны пределы, в которых может варьироваться, искажаться, и нарочно и ненарочно, один и тот же голос…

— Иными словами, вы можете пользоваться всей нашей акустической техникой так же, как цыганка колодой карт или кофейной гущей?

— Отнюдь нет! Совсем напротив: я стремлюсь к точному, объективному исследованию, а не к гаданию. Положительный ответ я при известных условиях могу уже сейчас находить. Но отрицательный, как видите, сомнителен… И я не могу быть уверенным в отрицательных ответах до тех пор, пока мы не установим пределов отклонений… Для этого необходимо провести тысячи опытов.

— А где вы возьмете время и средства на тысячи опытов? Вы, батенька мой, фантаст, прожектер… Но я не Жюль Верн, не Уэллс, и нам ни к чему фантастические прожекты… Извольте заниматься не зародышами небывалых наук, а реальными делами… С тех пор как отправили этого… Солженицына, артикуляционные испытания совершенно захирели. Вот и семерка и еще две схемы уже две недели как не проартикулированы… Казалось бы, чего тут хитрого, еще при царе Горохе телефоны умели проверять на слух, но ваши работники, Абрам Менделевич, оказывается, не умеют… Вы будете опять говорить о незаменимости Солженицына?! А я этого не принимаю и не понимаю. У нас нет и не может быть незаменимых. И нас с вами заменят, если потребуется… Так вот, почтеннейший Лев Зиновьевич, извольте сегодня же приступить к налаживанию артикуляционных испытаний. Разумеется, без отрыва от вашей основной работы. Изучайте физические параметры разборчивости речи и узнаваемости голосов… Вряд ли нам придется производить новые криминалистические опыты. Оперативники нашей экспертизой весьма недовольны. Хуже того — смеются. Вы научно доказали, что и голос не тот, и подозреваемый невинен, аки агнец. Но он сам признался: «Я шпионил, я звонил».

— У него нашли какие-то тетрадочки, вот он и признается. А ведь звонить мог и кто-то другой?

— Возможно, все возможно. Да только эти шерлок-холмсовские задачи не для нас. Поиграли, и хватит. Вернемся к основным делам. Займитесь артикуляцией.

Глава восьмая. «БЕГУМА» И ДРУГИЕ КАПИТАЛИСТЫ

Николай Б. долго перебирал дюжины три потрепанных книг — наш первый библиотечный фонд. И, наконец, взял небольшую книжку в красной обложке с потускневшим золоченым тиснением: Жюль Верн, «Пятьсот миллионов Бегумы». Читал он ее долго, едва ли не месяц.

Он работал мастером в механической мастерской (называл себя главным механиком). Приходя вечером в камеру, он сразу же доставал из тумбочки книгу. Его кровать — одна из немногих одинарных среди наших вагонок — была с железной сеткой. Другие лежали на досках. Вместо казенной подушки, набитой комками жесткой ваты, на ней возвышались несколько собственных пуховых. Лежа на роскошной постели, он жевал печенье или курил и, насупившись, читал «Пятьсот миллионов Бегумы».