Утешитель - [12]

– Да, я одна, – сказала Марина, – но не бездельница. Я женщина с досугом, а это почти – с состоянием.

– Это хорошо, – солидно рассудил К. М., – досуг – это важно. Ученые люди говорят, в будущем, дале-е-оком-предале-е-еком, вся наша жизнь будет один досуг и ничего более.

– Да ну? – удивилась Марина, вскидывая тонкие брови. – Так ведь люди сопьются и вымрут от такого обилия.

– Неправда ваша, не вымрут. Они станут образованнее, энергичнее, тоньше, всемогущее…

– Да ты еще и романтик! – расхохоталась Марина и вздохнула. – Веришь в таких людей… Посмотреть бы на них. Слушай, любитель романов, хочешь чаю?

– Нет, благодарю, я домой пойду.

– Домой? – переспросила Марина. – У тебя есть дом? Большой? Небось, пятистенок? А при нем огород и всякие каретники, сараи, гумна и прочие службы?

– Это не дом, собственно, а комната небольшая. Узкая и длинная. Неправильной формы.

– Вот видишь, – улыбнулась Марина. – Так что же вы, в конце концов, скитальцы, получили? Кишку иль гроб? Иль государство Чили? А говоришь – дом. Так и про будущих людей врешь. А будут они мелкие, жадные, пузатые – не хочешь таких?.. Тебе у меня нравится?

– Нравится, – огляделся К. М. – У вас тут чисто, тепло. Солнца днем много. Соседи, небось, веселые…

– А я тебе нравлюсь? – спросила Марина серьезно, встала перед ним и распахнула халат, под которым ничего не было.

– Хорошее тело, – решил он. – Правильное. И на ощупь, наверное, приятное. В некоторых местах, полагаю, кожа, когда мокрая, под руками скрипит. Только вот лишние складочки обозначаются. Целлюлит?

Марина запахнулась и от смеха упала на стул. Она хохотала, раскачиваясь, показывая белые зубы, всплескивая руками.

– Ну, уморил, чудик! Ну, сокровище!

Отсмеявшись, строго спросила:

– Даже в лице не переменился! Ты что, без нервов?

– Почему я должен меняться, да еще и в лице? Что я, голой бабы не видал? А нервов у меня действительно маловато. Старая конструкция. Не предусмотрено обилие аксонов.

– Странно. А мой любовник говорит, что когда видит красивую женщину, тотчас слышит музыку сфер, верхней и нижней. Хочешь, я тебя утешу? Я умею любить…

– Нет, не хочу.

– Ты нормальный? Тебя давно свидетельствовали врачи?

– Нормальный. Не хочу любви без чувств.

– Молодец! – похвалила она. – Старинных книжек начитался.

– Да, русская литература богата русскими писателями.

– Чудик! – снова похвалила Марина. – Но ты мне нравишься. Ты прости, что я тебя балдой назвала. Ты полуидиот.

– Уже или еще? – глупо ухмыльнулся К. М. – Давай будем друзьями без всякого там секса и прочего, а?

– Ну что ж, – серьезно согласилась Марина, – давай.

– Вот и славно познакомились.

К. М. встал и направился к вешалке. Одевшись, обернулся к Марине. Она сидела на стуле и, с улыбкой глядя на К. М., покачивала головой.

– Я вспомнила, кто ты, – сказала она. – Мой друг старина Канопус написал стих о тебе. Ты – та карта, какой кто-то играет втемную, рубашкой кверху, ва-банк, и все летит к черту, чтобы затылком ощутить дыхание судьбы, у которой нет выбора. Что-то в этом духе.

– Славно. Горжусь. Можно мне заочно дружить с Канопусом?

– Валяй, если не наскучит.

– Жизнь – ужасно интересная и славная вещь, – сказал он с порога. – Можно спросить про интим? Вы… давно лекарствами балуетесь?

– Не помню. Редко. Когда накатит черная тоска. Есть у меня одна такая черная тоска, – накатывает. Тогда вкалываю пару кубиков счастья и – все небо в звездах. Хочешь попробовать?

– Я не обзавелся черной тоской. Все какая-то серенькая.

– Когда обзаведешься, будет поздно.

5

…времен и перемен свидетель давно б уже заметить мог что чем гнуснее добродетель тем притягательней порок но миллионы умных книжек доднесь толкуют дело так что станет-де злодей унижен и возвеличится добряк но тыщу лет без останова в пренебреженье естества идет потоком лжи основа поверх лавины плутовства и как в бредовом сновиденье полуживем а между тем есть старый способ отвлеченья от нерешенности проблем непредставимые идеи ума таланта чести зла что с вами мыслимо содеять когда вам просто несть числа не хлеб а лишь идея хлеба идея книги и жилья любви деревьев звуков неба суда полиции жулья и к вящей славе и корысти всех будущих полулюдей да здравствуют идеалисты животворители идей времен и перемен свидетель тверезый и не идиот в размах идеи добродетель себе по совести найдет но если этот путь непрочен как в злую стужу птичий свист тогда останься друг порочен порочно добр порочно чист…

Время незаметно исчезло из обихода. В городе, по сообщениям прессы, начиналось лето, происходила смена дня, ночи, но сами понедельники, среды и воскресенья утратили узаконенную последовательность, да и сутки с их часами, получасами и четверть-часами и минутами представлялись распорядком весьма отдаленным, не имеющим ни к чему никакого практического интереса.

Он отмыл комнату, оклеил обоями, на которых резвились птахи, подыскал в комиссионке сильно подержанную мебель, купил посуду, две рубашки, снежно-белую и сажно-черную, начал изредка брать в киоске газеты, и все это предполагало зримые величины процесса жизнеустройства.

Он снова начал было читать книги, но быстро понял, что написанное неправда, и вновь, как в юности, начало в нем нарастать нестерпимое желание истины, беспричинное, как душевное жжение, и оттого нетерпеливое.