Утекая в вечность - [22]

— Да, от длительного голода и отравления собственным ядом мозг и нервная система необратимо страдают.

— Сколько крови нужно, чтобы прекратить этот процесс?

— На первой стадии хватило бы и ста миллилитров. Это мало, но боль прекратится. На второй нужно больше. Далее еще больше. Организм уже частично разрушен и не в силах полноценно переваривать и впитывать полезные вещества.

Калина растерялась от подобной внезапной искренности. Смотрела на капитана во все глаза, позабыв о своей обычной оборонительной холодности.

— Вы этого не знали?

— Нет. Думаю, никто из нас не знал.

— Чушь. Ваши ученые ставили эксперименты на наших собратьях. Мы узнали эти сведения в большей степени от вас. Самим доводить себя до третей необратимой стадии в голову не приходило. Любой из нас в силах поймать кота или птицу. Это не лучшая, но альтернатива.

— Вы же тоже нас изучали. И ели…

— Да, мы убивали. Сразу, а не мучили голодом недели напролет. Не измывались, наблюдая за болезненной ломкой.

— Вы же не можете поручиться за всех. У меня имеются иные сведения.

— Не могу поручиться, вы правы, — честно признал Амир, изучая глаза Калины. Настойчиво заглядывая в них.

Замолчали. Какая-то странная, непривычная откровенность, чувство открытости родилось в результате. Проскурину это смутило…

— Так какое ваше любимо блюдо, Калина?

— Блины.

— А как вы относитесь к картофелю? Это такой клубнеплод семейства пасленовых.

— Я знаю, что это, Амир, — улыбнулась женщина. — И немало удивлена, что знаете вы. Но я не часто ем картофель.

— Это дорого и вам не по карману? — уточнил он. Странно, но голос звучал искренне обеспокоенным.

Проскурина повторно улыбнулась. Осведомленность капитана в одних вопросах поражала, в других возмущала, а незнание простых для каждого человека истин рассмешило. Лишнее напоминание, что они дети разных миров. Женщина улыбнулась в третий раз, уже широко и сверкнув зубами.

— Это доступная еда. И она мне по карману. Но это углеводы. Мне предпочтительней белки. От них форма тела, знаете ли, не так страдает.

— Значит, вы тоже хищница, Калина…

Настал черед капитана улыбнуться и сверкнуть глазами. Помолчали.

— Я спросил не случайно.

— Вы хоть что-то говорите случайно?

— А вы умеете дослушать без встречных колкостей?.. Если у вас есть выбор, блины или картофель, что вы выберете?

— Очевидно, что блины.

— При том, что и картофель вас насыщает точно так же?

— Насыщает. К чему вы ведете?

— Кровь анотов существенно отличается по вкусу от человеческой.

— Они такие вкусные?

— Как блины.

И снова тишина надолго и только внимательные взгляды с обеих сторон.

— Я поняла. И правда, не коснусь картофеля, если будут блины… Какова ваша цель? В этих мирных переговорах.

— Ответ заложен в вопросе. Мир, Калина. Вы думаете, мы нападем на вас, едва поднимите «железный занавес»?

— Не исключаю.

— Какие у нас мотивы?

— Господство и порабощение.

— Нас многим меньше, чем вас.

— Вы многим сильнее нас, — парировала она.

— Знаете, мне начинает казаться, что вы получаете удовольствие от того, что противопоставляете свое мнение моему на каждом шагу.

— Мой отец говорит, что общение со мной по ускоренному методу готовит мужчин к тяготам семейной жизни. Так что наше вынужденное общение вам только на пользу.

— Разве я говорил, что собираюсь жениться?

— Рано или поздно соберетесь.

— После вашего ускоренного метода никогда не соберусь. Убили на корню.

— Какой вы хлипкий и ранимый, Амир. Такое чувство, что у ваших дам нет зубов.

— Удачная острота. Женщины, с которыми я имел честь общаться до вас, существенно отличаются в умении вести диалог с мужчиной. Но я благодарен вам за суровую школу жизни. Я думал, вы так «нежны» со всеми, а вы, выходит, меня облюбовали особенно.

— Никаких любимчиков, Амир. Их нет у жизни, не будет и у меня. Вы просто солдат в строю. А я одинаково беспощадна ко всем, — с улыбкой говорила она.

— Интересно почему?

— Не ищите подвохов. Никакого насилия, пережитого в детстве, жестокости родителей. Вы же видели мое досье. Просто я не даю авансов и сужу о людях только по их поступкам. А не людей я даже не сужу.

— Досрочно осудили?

— Нет. Просто не воспринимаю как подобных себе существ. И в этом нет желания вас оскорбить. Я помню, что мы лишь звено вашей пищевой цепи. И это ничто и никогда не изменит.

— Вы выступите против мира с нами? — уже серьезно, покинув шуточки, спросил капитан.

— Еще не решила.

— Решили. Нет нужды юлить. Вас тут не обидят, какую бы позицию не заняли. Вернетесь к любимому целой и невредимой. Говорите как есть.

— Значит, вы все-таки поверили про жениха? — игриво улыбнулась Проскурина.

— Я про вашего кота, — осадил капитан.

— Вы уполномочены государем узнать, какую позицию я займу по возвращении к людям?

— Если государь желает узнать что-то, он делает это лично. Ваша позиция, в отличие от ваших коллег, ясна государю. И она его нисколько не беспокоит.

— Интересно, почему?

— Потому что у вас, как и у нас, мнение женщины мало что решает. Даже если она дотошней назойливой мухи.

— Лестное мнение.

— Я, как и вы, не имел цели оскорбить, — поддел капитан.

— Если государя не волнует моя позиция, почему вы спрашиваете о ней?