Успокойсь - [6]

На нее дохнул запах сына, отчетливый и долгожданный. Ее Рысенок был там, в избе!

Забыв об опасности, забыв обо всем, движимая только неуемной жаждой встречи с сыном, Рысь бросилась к избе. Запах Рысенка струился из щелей входной двери. Она ударила ее телом, но дверь, упругая и скользкая, только заскрипела. Рысь, призывно с пристонами урча, стала царапать и бить дверь лапами, но та не поддавалась. Сознание Рыси мутил и снова кидал ее на преграду запах Рысенка, такой родной и такой сильный… Дверь не поддавалась.

Распаленная прыжками Рысь вдруг резко остановилась, когда за дверью ей почудился шорох и… мяуканье. Она замерла. Мяуканье, жалобное, изнывающее от ужаса, ударило в уши. Это мяукал не ее сын! Он плакал не так. Но кто же это там за дверью рядом с Рысенком?

Рысь вдруг с отвращением узнала, чей это был голос. Там, в избе, прятался кот, который дружит и живет с двуногим. Что он сделал с ее сыном? Рысь бросилась опять на дверь.

Но со стороны берега раздались звуки, которые заставили ее опомниться и отступить. К избе подплывала лодка, в ней сидели двое людей. Когда они вышли на берег, Рысь огромными махами добежала до первых кустов, легла за одним из них и оттуда стала следить за людьми. Теперь она знала точно, где находится Рысенок.

— Шурка! Не стыднова ему, а? Тету так встречать!

Шурка и в самом деле не слышал из-за навалившейся дремы, как подкатила к тоне легкая дорочка. Михаил его не разбудил, ушел, видать, в лес за кольями, и вот! Пересуду теперь будет… «Родну тету сын-то твой не стретил, Матвейч, икотник…» Ну и так далее… Да и действительно, время-то, елки-палки…

Он вскочил с койки, продраил глаза кулаками, а тетка, родная сестра его отца, уж к избе подходит. Как подкралась. Шурка скакнул на крыльцо, изобразил на сонном лице какую мог радостную улыбку, притворно-дружелюбно забормотал:

— Зра-а, тета, здра-аст!

У самого крыльца Оксенья Матвеевна, хоть и не больно-то нагруженная — две корзины на локтях, считай, пустые: в одной ручка-ухватка для сбора брусники, в другой белый узелок с хлебом, — заступала тяжело, запереваливалась, будто только-только выкарабкалась из бесконечных канабристых болот. Устала, мол, сил нет, а племянник-то и не поможет. И Шурка, поддержав эту нехитрую игру, еще больше заторопился, шаркнул сапожищем, стал спускаться к тетушке.

Он сделал шага два, не больше, как в дыре под нижним венцом что-то шумно зашабарчало, заколотилось и, когда он и Оксенья Матвеевна поглядели разом на дыру, оттуда выметнулась и пронеслась между ними огромная рыже-белая молния. Шурка и тетушка непроизвольно глянули ей вслед и увидели, как на некотором расстоянии молния оформилась в скачущего от них зверя, то ли в собаку, то ли в кого-то еще. Зверь скоро нырнул в кусты и исчез.

Оксенья Матвеевна оторопела. Лицо ее вытянулось, на нем застыло выражение крайней растерянности, испуга и… возмущения. Ничего себе, встречает племяш!

— Это хто? — спросила она Шурку. Поставила корзины на настил и тяжело села на крылечную ступень.

— Не знай, тета, — Шурка тоже растерялся. Вроде не собака. Но кто же тогда?

Догадка стрельнула в глазах красной вспышкой. Да рысь же это! Та самая…

И все. По телу свинцовой холодной лавой опять растекся страх, налил тяжестью руки и ноги, придавил к земле. «Пришла все-таки мамаша того… Думал, пронесет… Пришла…»

Когда вялый и отрешенный Шурка проводил тетку Оксенью в избу и стал затоплять печку, чтобы подогреть чайник, родственница разглядела резкую перемену в настроении племянника. Она долго наблюдала, как Шурка дрожащими руками ломал спички, бестолково перекладывал дрова.

— Ты, Саша, буди не в себе, — сказала Оксенья.

Шурка ничего не ответил, только вдавил голову в плечи, съежился, еще рьянее зачиркал спичками. Дрова наконец разгорелись.

— Дак чего молчишь-то? — допытывалась тетка.

Оторвавшись от печки, Шурка тяжело плюхнулся на лавку напротив Оксеньи, брякнул локти на стол, вытянул шею и, вытаращив глаза, прошептал:

— Это она меня караулила.

Тетка ничего не поняла, но все же испугалась, отшатнулась и замахала рукой:

— Типун те, ты что, Саша, окстись…

И Шурка ей рассказал все. И про рысенка, и про то, как на него хотела уже с дерева прыгнуть рысь. В конце рассказа Оксенья сидела уже, как на иголках.

— А я думала, каку-таку зверюгу Матвеич намедни за баней закопал? Тебя, Саша, матюкал. Послал, грит, а без надобности, шкура, грит, лезет, спасу нет.

Едва хлебнув чаю, тетка вдруг засобиралась обратно в деревню.

— Да куда же ты, тета? За ягодами же приехала.

— Каки-таки ягоды, Саша. Не-е! Прыгнет еще с лесины. Зла она сейчас, рысь-то!

И укатила на своей дорочке.

Когда скидывала пожитки в лодку и ковыряла мотор, все сетовала, что «брусничка тутогде самолучша, да уж ладно, пособираю в других местах. Рысь — зверь страшной, да ешшо матерь рассерженна… Не-е-е…» И укатила.

* * *

Через два дня Колюха растолкал Шурку посреди ночи. Вскинувшись на локоть, Шурка спросонок долго не мог понять, что произошло и чего Михаил от него хочет. А случилось, видать, что-то необычное. Худое лицо Колюхи с всклоченными волосьями, бледное, как белая тряпка, тускло отсвечивало в темноте. Колюха стоял перед Шуркиной кроватью на коленях. Маленькие, посаженные близко к длинному тонкому носу глаза его были распахнуты и лучили крайнюю тревогу.