Загнанная в угол, полуживая, лишенная шансов на спасение, она не сдается, не предает звериную свою честь и до последней смертной минуты рвет соперника своими страшными когтями.
Двуногий сильнее, хитрее и коварнее всех их — и Медведя, и Волка, и Росомахи. Он может победить любого зверя, с ним нельзя встречаться в лесу — Рысь знала это от предков. Но она побежала за Человеком, позабыв о страхе. Рысенок, ее детеныш, совсем еще глупый и несмышленый, ничего еще не знающий о Человеке, о его повадках, не уберегся и попал в беду. Что с ним?
Некоторое время Рысь бежала позади Человека, и в нос ее бил его запах, мучительно острый, мутящий сознание от того, что, страшный и отталкивающий, он был смешан с родным для нее, теплым и живым запахом Рысенка. Человек ни разу не заметил ее, хотя часто и резко оглядывался: она держалась в отдалении, а глаза у двуногого были слабее. Чтобы все же не быть обнаруженной, Рысь побежала вдоль тропинки по лесу, но, когда Человек скрывался за поворотами, выбегала опять на дорожку и внимательно все обнюхивала: проверяла, не освободился ли от Человека ее детеныш.
Рысенок почему-то не мог выскочить из корзины, в которой его нес двуногий, и Рысь решила заглянуть в эту корзину, чтобы помочь как-нибудь сыну или дать ему сигнал опасности. Решение было связано со страшным риском, но, движимая материнским инстинктом, она поборола страх…
…Рысь еще больше вытянулась на суку осины, когда Человек вышел из-за поворота, и, напрягшись, затаив дыхание, глядела, как он приближался, постоянно поворачивая голову в разные стороны. Это было хорошее место для наблюдения: дорожка, по которой двигался двуногий, пролегала прямо под ней.
Но Рысенка она так и не увидела. Двуногий ее все же заметил, резко остановился, что-то по-своему закричал, поднял вверх какую-то палку, из нее вылетел огонь. Опять раздался грохот. Рысь спрыгнула на землю и метнулась в лесную чащу.
В рыбацкую избу Песчанку Шурка влетел как ненормальный. Весь взъерошенный, встревоженный и загнанный. Скинул в сенях пестерь, не снимая ружья, ввалился в дом. Будто клуб морозного воздуха. Так, с ружьем на плече, бросился к койке, сел на край и уставился на дверь. Разбуженный им Мишка Колюха приподнялся на локте и, полусонный, ничего не понимающий, глядел со своей койки то на Шурку, то на дверь. Вид у Шурки был совершенно растерянный и испуганный, словно в дверь должен был вот-вот ворваться кто-то злой и враждебный, чтобы наделать беды. Сейчас напарник его явно не разыгрывал, и Мишка заволновался и прямо-таки струсил.
В дверь никто не врывался. Но Шурка не успокаивался. Он подошел, как бы даже подкрался к окошку, что глядело в лесную сторону, сначала направил в него ружье, потом выглянул сам. Мишка заволновался еще сильнее…
— Ты чево, Саша, а?
Шурку из-за въедливости он в жизни не называл Сашей, но тут выскочило…
Шурка ответил не сразу, оторвался от окна, поставил в угол ружье, сел за стол, но тревожного взгляда от окошка долго не отводил. Сказал вдруг, как оглушил:
— На меня рыси напали.
Разлеживать на койке Мишка больше не мог, от Шуркиных слов он вскочил, плюхнулся на лавку:
— Ни… ничего себе…
— Вот и ничего. Убил одну… В сенях вон…
Мишка на цыпочках подобрался к двери, выглянул, ошалевший от таких дел, увидел зверя в пестере, дернул к себе ручку, отшатнулся, заохал осипшим вдруг голосом:
— Ой, Саша, ой ты, ради Христа… А не живая, а?
— Да не, говорю — кокнул, — устало ответил понурый Шурка и махнул рукой.
Мишка отдышался, взял на всякий случай топор, отрывисто глотнул воздуха и вышел в сени. Какое-то время он повозился там, потом зашел в избу, присел на чурбан к печке, помолчал. Он заметно успокоился.
— А сколько их было-то? Этот-то кабудь котенок.
— Ничего себе котенок, — Шурка возбужденно хмыкнул, — а с дерева на меня прыгнуть хотел. Пришлось стрелить. Потом иду, зырюсь на деревья с перепугу-то, ан — еще одна, как собака по размерам, на суку сидит, чуть не над самой башкой, тоже скакнуть хочет. Страхи божьи.
Колюха чувствовал, что Шурка в чем-то завирает. Надо же, рыси на него напали, сроду такого в деревне не было. Но страх у Шурки неподдельный, это точно, да и рысенок в пестере. Что-то произошло, значит.
— Дак что ж ты другую-то не подстрелил?
— Ишь смелой какой. «Не подстрели-ил», — Шурка до обидности похоже умел передразнивать Колюху. — Сам-то стал бы пулять мелкой дробью, когда она — как теленок, а когтяры — во! — Для убедительности Шурка граблисто скрючил свои толстые пальцы. — Стрелил, конечно, да только в воздух.
— А рысь чего? — не без сомнения поинтересовался Колюха.
— Пугнулась, в лес ускочила, зараза.
Михаил представил, как потом шел по лесу Шурка, как боялся, что из-за любого куста на спину может прыгнуть рысь, и испытал к нему невольное сочувствие.
Когда попили чаю и сидели, откинувшись на койках, Колюха вдруг спросил у успокоившегося Шурки:
— А другая-то случаем не мамаша того, что в сенях лежит?
— Какая другая?
— Дак которая прыгнуть-то, говоришь, хотела.
— Не-е, она в другом месте встренулась, километра полтора, — голос у Шурки дрогнул.
— Ну и што полтора… Обошла да подкараулила, только бы мильнул
