Успение святой Иоланды - [10]

...Пробравшись в свою келью, Маргарита ящерицей юркнула в постель. о сон не шел к ней. Она снова и снова перебирала в памяти все увиденное и услышанное за день, пытаясь составить из разноцветных осколков единое целое.

"Так, начнем сначала. Когда я пришла - а это было после полунощницы и незадолго до хвалитных, Иоланда уже остыла, - ведь я же трогала ее руку! Значит, убили ее, судя по всему, около полуночи. Убили ее не перед носом у Христа, это ясно. А где?

Выясним. Прежде чем выставить напоказ, ее обмыли и переодели.

Где все это делалось? Естественно, не перед алтарем. Однако и не в покойницкой: с такой раной бедняжка должна была просто выкупаться в собственной крови, и ясно, как день, что понадобилась уйма воды, чтобы смыть эту кровь начисто. Уйма воды, которая, естественно, лилась бы на пол, и которую надо было бы вытирать. А между тем, что-то не заметно было, чтобы в покойницкой недавно убирались! Где же тогда? Либо на месте убийства, либо поблизости:

легче принести куда надо воду и тряпки, чем таскать туда-сюда мертвеца.

Платье на Иоланде было чересчур короткое, а рубашка из-под него торчала. Значит, все делалось наспех, да к тому же без ведома Ефразии, неужто бы она ради такого дела не подыскала им чтонибудь более подходящее? аспех... почему? Разве нельзя было подождать до утра... до хвалитных... и как следует отрепетировать комедию? Выходит, нельзя было. Выходит, они торопились прокукарекать про успение-вознесение... пока кто-нибудь шустрый не кукарекнул про мокрое дело!

у да, конечно: поднять всех чуть ли не среди ночи, оглушить воплями о чуде, показать это чудо в церкви, в полумраке, так что ни черта лысого не разглядишь толком... а девять десятых здешних бабенок - гусыни, которые при виде покойника со страху в штаны кладут... зато сразу подхватят любой вздор, лишь бы там упоминалось милосердие Божие... а кто не поверит - тот нехристь и гугенот! Постой-ка! Если они так торопились, значит... значит, малютка у них лежала в таком неудобном месте, откуда извлечь ее утром нечего было и думать! Потому как быть там благородной девице не положено ни живой, ни мертвой. То есть, с фарсом про обретение святых мощей актеров тухлыми яйцами закидали бы. А таких неудобных мест тут... Черт, да целая куча, начиная с колокольни и кончая скотным двором.

Аббатиса притворялась, будто ничего не знает, еще и шипела, почему, мол, ее не известили. А между тем, матушка сразу, только увидела бедняжку, сказала "Иоланда!" Хотя я не разглядела, кто лежит, пока совсем близко не подошла. Да и розы... недаром у мамзель Гонории все руки исцарапаны! Она рвала розы, именно рвала, ломала, а не срезала ножницами - стебли были измочалены, как малярные кисти, я заметила! А что, трудно было сходить к Жерому за ножом? Выходит, боязно было, да и некогда. А ведь перед этим она еще и стиркой занималась... стирала одна что-то большое, тяжелое, из толстой ткани... иначе бы не стерла руки до мозолей. Стирала долго, усердно, в холодной воде - только в холодной, иначе свежую кровь не отполоскать... а потом выскочила с мокрыми руками на улицу, - вот тебе и цыпки! Что она могла стирать? Платье и рубашку девочки? Вряд ли, их проще выкинуть, - никто не заметит, таких у Ефразии полна кладовка... А может быть, она мыла пол? ...

День второй

...Утром была панихида. епонятная панихида - не то за упокой, не то во славу. И отец Клеман чаще обычного путался и забывал слова. И аббат Гаспар как-то не так поднимал очи горе, и как-то слишком внимательно оглядывал собравшихся, и матушка Гонория как-то настороженно переводила взгляд с возлюбленного на Марго. И никому из тех, кто усердно утирал слезы, крестился и восхвалял милосердие Божие, непонятно было, что обо всем этом думать, что говорить и какую физиономию строить.

еудивительно, что после службы все поспешили разбежаться по своим делам. Антуан знал свое дело: к тому времени, когда отзвучала последняя нота Agnus Dei , тяжелая дорожная карета, запряженная четверней вороных, уже разворачивалась на церковном дворе. Кучер лихо осадил лошадей чуть ли не перед носом у аббатисы, которая вышла из церкви, опираясь на руку аббата д'Арнуле. Тот галантно распахнул перед своей возлюбленной дверцу, прежде, чем Антуан успел спрыгнуть с козел. "е беспокойтесь, господин аббат, я довезу вас до самого дома", - произнесла Гонория, громко, не столько для д'Арнуле, сколько для возможных свидетелей. Потом добавила полушепотом, так что ее слышал только аббат... да стоявшая за ее спиной Марго: "а обратном пути я намерена завернуть в Рей. Очень надеюсь, что застану вас дома, господин аббат", - последние слова прозвучали, как приказ.

Аббат это уловил. Уловила и Марго. "адеюсь застать вас дома"

означало "Без меня сиди тихо и не высовывайся". Аббат поцеловал тетушкину руку в знак согласия, но его брошенный в сторону взгляд ясно говорил, что распоряжение аббатисы ему не по вкусу. Все ясно.

Дитя намерено выпустить наконец мамочкину юбку. Причем, именно тогда, когда здравый смысл велит двумя руками вцепиться в нее!

Пользуясь тем, что аббатиса стояла к ней спиной, Марго перемигнулась с Антуаном. Тот, наклонившись к ней с козел, одними губами прошептал: "Как стукну два раза по крыше - готовься".