Условно-досрочное убийство - [43]

— Такой вспыльчивый, и за примерное поведение? Он что, весь срок в одиночке кантовался? — Константин Станиславович был явно удивлен.

— Этого я не знаю, — пожал плечами Лев.

— Прости, с этим не помогу. Давай следующего.

— Уверен, что будет следующий? — улыбнулся Лев.

— Должен же ты был крупную фигуру на сладкое припасти, — заметил Константин Станиславович. — Иначе смысл был в такую даль тащиться и на коньяк тратиться.

— Твоя правда, не ради Уланова я сюда прибыл, — довольный проницательностью собеседника, проговорил Гуров. — Главная цель — Эдуард Щуров.

За столом повисла пауза. Лицо Константина Станиславовича посуровело. Перед тем как начать говорить, он осушил бокал и сразу же наполнил его вновь.

— Неприятный поворот. О ком бы я предпочел никогда не вспоминать, так это Щуров. Когда он от нас свалил, многие перекрестились.

— Все настолько плохо?

— Хуже не бывает. Нелюдь он. Знаешь, как его в охране величали? Эсэсовец. За глаза, конечно. В глаза этому извергу мало кто и смотреть-то решался, не то что предъявы кидать.

— Чем же он так отличился? — Гуров напрягся в ожидании ответа.

— Много чем. Ненавистью к людям, злобным отношением к сослуживцам, но, главное, жестоким обращением с заключенными. Не просто жестоким — бесчеловечным, — медленно произнес Константин Станиславович. — И ведь как все устраивал, гад, не подкопаешься. Все втихую, без свидетелей. Только в режимном учреждении такое все равно не утаишь.

— А что начальство? Неужели глаза закрывали?

— Так начальству что важно? Чтобы порядок в отрядах был, чтобы смертность допустимые нормы не превышала, а остальное на усмотрение охранников, — просветил Константин Станиславович. — С этим в смены Щурова всегда все идеально было. Он ведь ни одного зэка пальцем за все время службы не тронул. Унижал изысканно, это да, но до физической расправы не опускался.

— Не понимаю, как такое возможно, — недоумевал Гуров. — В чем тогда его жестокость заключалась?

— Ты про отряд СС читал? Они ведь тоже не всегда кулаками работали. — Видя, что до Гурова все еще не доходит смысл его слов, Константин Станиславович вздохнул: — Ладно уж, поясню, коль тебе подробности важны. Любил наш Эсэсовец лбами зэков сталкивать. Науськает одного, науськает другого, а потом наблюдает, как они собачатся. Как надоест, он их же в карцер, на максимальный срок. Еще говорили, у него с паханами соглашение было. Он им какие-то услуги оказывал, они ему за это развлечение. Провинится кто-то из случайных, кто единожды оступился. Да как провинится? Перечить Эсэсовцу вздумает прилюдно. Он заказец паханам на этого бедолагу, а уж те найдут, как ему жизнь испортить. Тот и извиняться перед Щуровым кинется, и молить слезно, чтобы наказание отменил, заступился перед авторитетами, а Щуров только лыбится. Не тявкай, шавка, на власть имущих. Это его излюбленная присказка. Чувства в нем человеческие отсутствовали, это точно. Никого ему не было жалко. Ни своих, ни чужих.

— А почему ушел, знаешь? — видя, насколько тема неприятна собеседнику, перевел разговор Гуров.

— Этого никто не знает. Просто в один прекрасный день, а он и для заключенных, и для охранников действительно оказался прекрасным, пришел Щуров к начальнику колонии и заявление об увольнении на стол выложил.

— И начальник сразу подписал?

— В тот же день, — ответил Константин Станиславович. — Положенные процедуры в две недели провели и распрощались.

— Начальник о причинах внезапного решения не допытывался?

— Кто его знает? Он тоже мужик мутный. На лице эмоций, как у эскимоса в шестидесятиградусный мороз. Не лицо — маска. Впрочем, при его работе, может, так и надо. На все истории, что тут у нас рассказывают, никаких эмоций не хватит.

— И больше Щуров в колонии не появлялся?

— А чего ему тут делать? Он, поди, где-нибудь в Геленджике или в Адлере кости греет. Поговаривали, что наследство ему досталось. Дом у моря.

— Не в Адлере и не у моря, — заметил Гуров. — Недалеко от Крымска, в районном поселке. А дом и правда шикарный.

— В Крымске? — повысив голос, воскликнул Константин Станиславович.

— Да, так я и сказал, — подтвердил Гуров.

— Это то, о чем я думаю? — напряженно вглядываясь в лицо Гурова, медленно произнес Константин Станиславович. — Поэтому ты здесь?

— Не могу ответить на твой вопрос ни положительно, ни отрицательно, так как в число моих достоинств чтение мыслей не входит, — проговорил Лев, хотя прекрасно понял, о чем идет речь.

Ему стало немного не по себе оттого, что его собеседник так легко связал имя Щурова с нашумевшей историей об обнаруженных в Крымском районе трупах. Несмотря на то что он приехал в Двубратский для того, чтобы отыскать доказательства виновности Щурова, у него все же оставались кое-какие сомнения. Теперь же, даже не имея доказательств, он уже не мог отмахнуться от собственных ощущений.

— Брось, Гуров, ты меня понял, — вторя мыслям полковника, произнес Константин Станиславович. — Ты считаешь, что трупы из карьера — дело рук Щурова. Хочешь знать мое мнение? Да если и не хочешь, я все равно выскажусь. Щурову ничего не стоит уморить людей голодом, а потом прикопать их трупы в карьере. И угрызения совести его при этом мучить не будут.