Услады Божьей ради - [154]

Я не отрицаю достоинств систем, которые возникнут в будущем. Человек будет свободнее, а круг общения — шире. Так или иначе — мне кажется, я слышу, как моими устами говорит дедушка, слышу его разочарованный голос, — мы идем к социализму. Я не говорю, что социализм не является самым справедливым строем. Если социализм сдержит свои обещания и преодолеет трудности, если в социалистическом обществе останется хоть что-нибудь от социалистических грез, то он, возможно, будет одновременно и освобождением, и коллективизацией общества. И я не стану утверждать, будто наша семья никогда не была на стороне угнетения и лицемерия. Ведь огромное количество лучших литературных произведений этого века, от Роже Мартена дю Гара до Андре Жида, до Мориака и других, — это обвинительный акт семье. У моей семьи было много недостатков, слепоты, масса смешных черт, в ней было немало группового эгоизма. Но отмечу также, что были у нее и величие, и честь, и целый ряд достоинств, в которых ей отказывают, которые высмеивают, но которые невозможно ничем заменить. Она умерла. Не будем больше говорить о ней. На весах будущего, которые только и остались нынче, семья моя будет весить совсем немного. Но это моя семья. Я не отрекаюсь от нее. И, рассказывая о том, какой она была, я воспеваю ее и увековечиваю.

Поскольку Анна-Мария умерла и поскольку Ален, если он каким-то чудом не вернется, пропал, я порой задумываюсь о будущем Франсуа. Поскольку он принадлежит нам, то он вступает в жизнь с большим количеством привилегий и преимуществ, чем многие другие. Возможно, в новом мире, который мне трудно даже себе представить, он совершит подвиги, каких мы не совершали уже много веков. Ибо мы, жившие в окружении легенд, сами их почти уже не создавали, и даже в кругу семьи они если и возникали, то работали, скорее, против нас. Моя роль состоит в том, чтобы вспоминать. А роль Франсуа будет состоять в том, чтобы изобретать. Я говорю это с чувством нежности и к нему, и к нам: пусть он не идет по нашим стопам! Пусть идет иным путем. И дальше. Пусть живет и думает без груза нашей семьи на плечах. И в каком-то смысле — против нее. Пусть забудет нас, но все же пусть порой будет пытаться со снисходительной улыбкой вспоминать о прошлом.

Нашей ошибкой долгое время было непонимание того, что смысл прошлого заключается только в служении будущему. Ошибкой Алена явилось то, что он вообразил, будто будущее может отречься от прошлого. Разумеется, дети — это смерть родителей. Но ведь из них они и выходят. Они убивают их, но и продолжают их. Я многого желаю моему племяннику, но, быть может, прежде всего желаю ему научиться примирять в себе прошлое и будущее. Никогда еще прошлое и будущее не были так враждебно настроены друг к другу, как сегодня. Я говорил о прошлом, которое с каждым днем стирается из памяти. Будущему я не нужен, его построят другие. Однако завтрашний день, благодаря истории, связан со вчерашним. Пусть же прошлое и будущее не отворачиваются друг от друга. Пусть помнят, что будущее когда-нибудь в свою очередь станет прошлым. Пусть они не позволяют времени разрушать вечность.

Пытаясь воздать моим родичам старый долг, я вместе с тем пытаюсь, принимая время, спасти с его помощью мою долю вечности. В этом мире, где все ускользает и исчезает, я цепляюсь за моих покойников и за Франсуа, как человек, уносимый бурной рекой мелькающих дней, месяцев и лет, из которых так быстро составляются века. Я тону в них, потому что скоро умру. Так пусть же не погибнет безвозвратно имя мое, равно как и наша фамилия. Я хорошо понимаю, сколько реакционного и отсталого скрывается в этом желании увековечиться, понимаю, что многие видят спасение в отказе от своего имени и от эгоистической мечты о коллективной личности. Однако и я тоже не в силах полностью измениться, не в силах расстаться с дурными привычками нашей семьи. Мне ведь даже пришлось бороться с собой, чтобы преодолеть соблазн увидеть имя Алена из-за его кровавых замыслов сияющим в красно-черном цвете, дабы чуть-чуть погордиться им, как Жилем де Ре или дядей Донасьеном. Свои давние, но все еще живые надежды я возлагаю теперь на десятилетнего Франсуа. Не знаю, что он с ними будет делать. Если он вспомнит о чем-то, путь это будет о тете Габриэль и о ее незаурядных талантах. Путь он оторвется от прошлого, чтобы надежнее сохранить ему верность. Пусть наживет добра, если сможет и если это действительно нужно. Пусть остается одиноким и сильным в безликой толпе. Пусть оставит след своего имени, чтобы придать прошлому все цвета будущего, пусть полетит на Луну, чтобы постараться оказаться в начале чего-то, а не в конце. Пусть пишет картины, подобные тем, над которыми смеялся мой дедушка, пусть строит дома, где Жюль не хотел бы жить. Пусть сочиняет музыку с ревом слонов и грохотом опрокидываемых помоек. Пусть пишет книги, где, как говорил Клод, никогда ничего не происходит. А лучше всего, наверное, было бы, если бы он оказался во главе политической партии, умеренной, разумеется, правой партии, например социалистической. Или же вот что: пусть бы он победил на велосипедных гонках, пусть бы выиграл «Тур де Франс».