Ускоряющийся лабиринт - [39]

У Марии устал рот. Ей казалось, что она говорит уже не первый день, даже не первую неделю, слюна загустела, словно клей, язык поднимался и опускался, неся Слово Божие. Она совсем разучилась спать. В лучшем случае глубокой ночью она на миг проваливалась во тьму и тотчас же возвращалась к своему бдению, уже молясь, уже говоря. Она шла сквозь мир, и мир расширялся, близился, выпячивался ей навстречу, раскрывался перед нею во всех своих подробностях, полнился знаками. Она шла по своему сияющему коридору от одного человека к другому, от одной души к другой. И теперь коридор вывел ее к пруду, где стоял Джон.

А Джон стоял и смотрел, как ширится кромка ила, как пруд на жаре сжимается до самого себя. Густой запах тяжелой зеленой воды, вонь влечения. Ил был маслянистый, цвета лягушачьей кожи. Джон хотел было присесть, дабы проверить, можно ли разглядеть сквозь блики на его поверхности живущих в нем тварей, и вдруг почувствовал, как на плечо ему опустилась чья-то рука.

— Доброе утро! — услышал он.

— Да. Да? Кто вы?

— Меня зовут Мария.

— Не может быть.

— Это мое имя. Имя, которым нарек меня ангел Господень.

— Да, но ты как будто постарела — то есть мы оба, наверное. Этого не избежать, а? — выпростав руку, он прикоснулся к ее лицу. — О, да, — вздохнул он.

— О, да, — улыбнулась Мария. Ей удалось завладеть его вниманием. Видно было, что он готов. Между ними установлена сокровенная, неподдельная связь.

— Я знал, что ты придешь, — произнес он.

— Не сомневаюсь.

— Но как ты похудела.

— Я должна вам кое-что сказать, — начала она.

— Пойдем куда-нибудь — куда-нибудь, где нас не увидят. Спрячемся, чтобы чувствовать себя свободнее.

— Слушайте же…

— Ах! — ошеломил он её неожиданным возгласом. — Почему ты не приходила так долго?

— На все Господня воля, — ответила она. — Мы не вправе ее оспаривать.

— Да, да. Но мне пришлось так трудно.

Она увидела в его глазах слезы.

— Но вот я здесь.

— Ах! — вновь воскликнул он, взял ее за руку и поднес ладонь к своей щеке, пытаясь успокоиться. — Пойдем скорее. Пока нас не нашли.

Не отпуская ее руки, он повел ее прочь. Ему страсть как не хотелось спешить, не хотелось ее оскорбить, но отступать было некуда — вдруг им не будет дано больше ни минуты? Он потянул ее за собой подальше от дома, на обнесенный стеной двор, куда сваливали в компостную кучу скошенную траву и овощную ботву. Там он обхватил ее обеими руками и притиснул к себе. Она позволила. Почуяла в его душе жажду. Ее послали помочь ему. «Сам Господь послал меня к вам», — сказала она.

— Да, да. Не иначе.

И он принялся водить руками по ее шее, волосам, плечам, ягодицам.

— Нет, — заикнулась было она. — Нет, нет.

— Да. Наконец-то. Мы теперь вместе. Все правильно.

Правильно? Неужели это жертва, которую она должна принести? Епитимья за ее жизнь с мужем, напоминание о той жизни? Она хотела одного — стать орудием Господа. Так вот он каков, ее путь?

Этот человек ошеломлял своей страстью. Мария вдруг обнаружила, что лежит на спине прямо на мокрой траве, ощутила сладкий запах гнили. Джон задрал ей юбку и взялся за белье. В конце концов, тело ее принадлежит миру. Оно погибнет, обратится в прах. Мария закрыла глаза. Но ее Безмолвный Страж бдел.

Возясь со своими собственными пуговицами, Джон не переставал целовать ее лицо, глаза, скулы. И вот он нашел то, что искал. «Мария, — повторял он. — Мария».

Она заставила свое лицо окаменеть подобно маске. Но чувствовала, как он упирается в нее головой, как текут по ее щекам его слезы.

Он качался на волне ощущений, вдыхая запах травы, а золотой день ласкал его спину. Наконец ему удалось войти. Он постарел и отпустил брюшко, которое, словно подсунутая нарочно подушка, мешало ему продвинуться, а у нее такие острые кости. Но он входил в нее все глубже, глубже, и, наконец, из него вырвалась та самая вспышка света, молния, что пробила тьму, ветвясь и расширяясь. Всхлипнув, он прижал ее к себе.

«Мария», — простонал он и скатился с неё. Она попыталась встать. Но он удержал ее, и она подчинилась, прижавшись к нему, уткнувшись лицом в темноту его шеи. Он лежал затылком на пахучей, влажной траве и чувствовал тепло ее слез, что падали прямо на него. Ее волосы стелились по его лицу, скользили по губам. Он поднял взор. Перед его глазами вились прозрачные пятна. Жужжа, дрались две мухи. Над головой, в восхитительно высоком летнем небе, кричали стрижи. «Мария», — ощутив прилив счастья, повторил он и медленно закрыл глаза.

Деньги Теннисона быстро поместили в банк, после чего сразу же были сняты необходимые помещения, закуплены в изрядных количествах дуб, липа и граб и начата постройка пироглифа. Мэтью Аллен прогуливался среди скрежещущих буравов там, где рождалась новая машина, радуясь сногсшибательной мощи производства. Его не впервые пьянило рождение новых идей — идей, которые меняли весь ход его жизни и помогали найти себе место в мире, но впервые идея столь явственно воплощалась, выстраивалась, сколачивалась прямо на его глазах.

Он нанял двух работников. У одного из них, худого, были длинные проворные пальцы со столь широкими кончиками, что руки его были похожи на лапы водяной птицы. Другой был массивнее, с водянистыми глазами и медленным, вялым взглядом. Оба были резных дел мастерами, некогда работали на краснодеревщиков и отличались неразговорчивостью. Тот, что помассивнее, выгнул кисти рук, оглядел их и в вопросительной форме высказал свое недовольство отсутствием учеников и подмастерьев. Доктор Аллен заверил его, что для работы на пироглифе обучать никого не потребуется, да и работы, на счастье, будет не настолько много. Стоит только вырезать узор, и дальше все пойдет как по маслу. Был назначен день, когда им предстояло приступить к работе, и Аллен остался один в пустой мастерской, наслаждаясь ее упругой тишиной и разглядывая пока что молчащий двигатель Модели. А ведь скоро начнется так много всего! Он запер помещение и отправился домой поработать над рекламными объявлениями.